– Но… но…
– Трудно найти более явный признак недуга – как физического, так и душевного. – Майерс откинулся в кресле. Я хочу сообщить вам, сэр – и я уже написал об этом в «Ланцет», – что вы страдаете от неврастении – она же горячка, колотун, боязнь пушек. Ее симптомы включают в себя нервный тик, задержку речи, паралич, кошмары, повышенную чувствительность к звукам, тремор, амнезию, галлюцинации. Знакомо, не правда ли? Ваш случай, по сравнению с аналогичным заболеванием у обычного солдата с Восточного фронта, примечателен тем, что вы обладаете внятной речью, живым умом, навыками самоанализа – и вы старше. Все это делает вас превосходным образцом для изучения. Сэр, наше правительство, в особенности военные власти…
– Ха! Разве между ними есть разница – теперь-то, с нашим дражайшим премьер-министром Марвином?
– …побудили меня отправить вас на лечение. В этот госпиталь – и в другие больницы Германии, где изучают боязнь пушек. Хотите ли вы принять участие в моем исследовании? Это окажет на вас благотворное воздействие, и к тому же есть шанс, что таким образом мы выработаем более эффективный способ лечения солдат, переживших подобную травму, – вне зависимости от происхождения.
– А у меня есть выбор?
– Но на этот вопрос, – сказал мне Уолтер, чей шепот то и дело прерывало потрескивание длинных тончайших проводов, которые нас соединяли, он не дал ответа. Думаю, что и не мог дать, поскольку считал себя высокоморальным человеком. Конечно, выбора у меня не было.
Я широко распахнутыми глазами поглядела на Гарри – они с Эриком Иденом слушали наш разговор, склонившись над второй трубкой. Я не знала, что сказать. Несмотря на то что Майерс пытался подготовить нас к разговору, беседа с самим Уолтером повергла меня в растерянность.
– Уолтер, – начала я, – я бы не принимала всерьез всю эту болтовню о Кэролайн. Ты ведь помнишь, я рассталась с Фрэнком, а он даже книги про меня не писал!
– Ох, боюсь, у нас с братом слишком много общего. Он стремится к высшей цели, и это порой служит причиной его отчуждения от людей, даже от самых близких…
– А как тебе лечение?
В 1916 году, в разгаре своей завоевательной войны, немцы волей-неволей стали первопроходцами в том, что касалось излечения от этой болезни – «боязни пушек», как они ее называли. Но их подход был обусловлен их культурой. Поддаться страху было позорно и постыдно. И потому их метод лечения, известный как «метод Кауфмана», был основан на психологическом давлении и – как ни трудно мне было в это поверить – на причинении боли.
– Меня отправили к доктору Йелланду. Он был британцем, но последователем Кауфмана и применял технику, которую называл фарадизацией. Он воздействовал напрямую на симптомы с помощью электричества. Например, если у человека были проблемы с речью, в его язык и гортань посылали электрические разряды, его запирали в комнате и привязывали к креслу до тех пор, пока он не начинал говорить.
– О господи! И это работало?
– Да! Процент излечившихся называют «поистине чудесным». Вот только не упоминают о том, что в большинстве случаев болезнь возвращается.
– А в твоем…
– Йелланд старался «излечить» меня от плохих воспоминаний. Возможно, ты помнишь, что я во время Войны получил ужасные ожоги – особенно пострадали руки. И временами, когда мне снятся кошмары о заточении или бегстве или когда я вижу на лондонских улицах призраков минувшего, мои старые раны ноют – словно бы из солидарности. Намеренно уязвляя пораженные участки, Йелланд пытался разорвать связь между воспоминаниями и физической болью, таким образом стараясь избавить меня от гнета памяти – так он это видел.
– И в итоге…
– После пары сеансов я решил прекратить лечение, – только и сказал он.
– И были совершенно правы! – с чувством произнес Эрик.
– Не сказал бы, что у этой процедуры есть преимущества перед курортным лечением, – сухо заметил Уолтер.
После этого Уолтером занялись Майерс и его коллега, Уильям Риверс, который, будучи последователем Фрейда, со скепсисом относился к фарадизации и схожим методикам.
– Теперь я обретаюсь куда в более приятном предместье Вены, и вместо разрядов у меня разговоры – с Фрейдом и его учениками. Мы все говорим и говорим, а доктора пытаются понять, как травма, угнездившаяся глубоко в раненой душе, влияет на поведение человека. В этом действительно что-то есть – но я, как и британские врачи, скептически отношусь к утверждению Фрейда, будто в основе любого душевного порыва лежит сексуальное влечение. Возьмите марсиан – вот вам и контрпример!