— Но разве мясо зомби не ядовито?
— Ядовито… нет-нет, они никогда не кусали. Это бы их убило. В начале войны мы находили много тел полицейских собак. Просто лежит, никаких ран, и ты понимаешь, что она укусила зараженного. Вот почему так важны дрессировки. Собака должна уметь себя защитить. У Зака много физических преимуществ, но способность удерживать равновесие не из их числа. Большие собаки могли ударить лапой меж лопаток или чуть ниже и опрокинуть зомби лицом вниз. Те что поменьше, путались в ногах или врезались сзади под колени. Мейз всегда выбирала последнее, валила их прямо на спину!
(Собака ерзает).
— (Обращается к Мэйз). Ой, прости, девочка. (Гладит ее по загривку).
(Мне). Пока Зак снова поднимется на ноги, пройдет пять, десять, пятнадцать секунд…
У нас были свои потери. Некоторые собаки падали, ломали кости… Если несчастье случалось поблизости, кинологи легко подбирали их и уносили в безопасное место. В большинстве случаев, потом собаки даже возвращались к активной службе.
— А если не поблизости?
— Если они уходили слишком далеко, «приманка» или ПДД… слишком далеко для спасателей и слишком близко к Заку… мы просили разрешить «заряды милосердия», маленькие гранаты, которые можно прикрепить к упряжи и взорвать, если шансов на спасение нет. Но нам так и не позволили. «Пустая трата ценных ресурсов». Козлы, Прервать мучения солдата — это пустая трата ресурсов, а вот превратить его во Фрагмута, это — пожалуйста!..
— Простите?
— «Фрагмуты» — неофициальное название программы, которая почти, почти, прошла. Какой-то кретин в штабе где-то прочел, что русские во время Второй мировой войны использовали «противотанковых собак», привязывали взрывчатку к их спинам и натаскивали таким образом, что те бежали под нацистские танки и подрывали их. Проще простого: оказавшись под тонким днищем, собака приподымается, упираясь в него спиной с закрепленным на ней зарядом, срабатывает контактный взрыватель, и танка больше нет… Единственная причина, почему иваны прекратили эту программу — та же, почему мы ее не начали: ситуация перестала быть критичной. Насколько же, дьявол, она должна быть критичной?
Штабные так и не признались, но, думаю, остановила их угроза еще одного «экхартского случая». Тогда они действительно переполошились. Вы слышали, да? Сержант Экхарт, благослови ее Господь. Она была старшим кинологом, работала в САГ.[87] Я никогда с ней не встречался. Ее партнер, исполняя роль «приманки» у Литл-Рок, упал в яму и сломал лапу. Орава зомби топталась всего в паре шагов рядом. Экхарт схватила винтовку и бросилась к нему. Какой-то офицер преградил ей путь, начал выплевывать какие-то дерьмовые приказы и напоминать правила. Она выпустила половину обоймы в его открытый рот. Военная полиция схватила ее за задницу, прижала к земле. Экхарт слышала, как мертвяки окружали ее партнера.
— Что с ней стало?
— Повесили, публичная казнь, большой резонанс. Я понимаю, нет, правда. Дисциплина должна быть, закон — это все, что у нас осталось. Но поверьте мне, черт возьми, кое-что изменилось. Кинологам позволили спасать партнеров даже с риском для собственной жизни. Нас больше не считали «ценными ресурсами», мы были полуресурсами. В первый раз армия увидела в нас команду, поняла, что собака не аппарат, который можно заменить, когда «сломается». Они обратили внимание на статистику кинологов, которые покончили с собой после смерти партнера. Вы знаете, у нас был самый высокий процент самоубийц среди всех служб. Больше чем в спецназе, больше чем в регистрации могил, даже больше, чем у этих больных придурков из Чайна-Лейк.[88] В Собачьем городе я встречал кинологов из тринадцати стран. Все говорили одно и то же. Не важно откуда ты, какая у тебя культура или воспитание, чувства-то у всех одинаковые. Кто переживет такую потерю легко и спокойно? Только тот, кто изначально не мог стать кинологом. Вот что делало нас непохожими на остальных. Умение сильно привязываться к существу даже не своего вида. Именно то, что заставило стольких моих друзей пустить себе пулю в лоб, именно это и делало нас самым успешным подразделением во всей гребаной армии США.
Военные увидели это во мне однажды, на пустынной дороге где-то в Скалистых горах, в Колорадо. Я шел пешком из самой своей квартиры в Атланте, три месяца убегал, прятался, копался в мусоре. У меня был рахит, лихорадка, я похудел до сорока трех килограммов. Я заметил двух парней поддеревом. Они разжигали костер. А за ними лежала маленькая собачонка. Ее лапы и морда были обмотаны шнурками от ботинок. На морде засыхала кровь. Бедняга просто лежала с остекленевшими глазами и тихонько скулила.
— Что вы сделали?
— Не знаю. Честно, не помню. Наверное, ударил одного из них бейсбольной битой. Потом оказалось, что она треснула. Меня стащили с другого парня, я бил его по лицу. Сорок три килограмма, полумертвый, но избил так, что бедняга едва оклемался. Патрульным пришлось меня оттаскивать вдвоем, они приковали меня наручниками к машине и дали пару пощечин, чтобы я пришел в себя. Это я помню. Один из парней, на которых я напал, нянчил руку, другой просто валялся, истекая кровью.
«Успокойся, черт возьми, — велел мне лейтенант. — Что с тобой? Почему ты набросился на друзей?»
«Он нам недруг! — заорал тот, что со сломанной рукой. — Он спятил!»
А я все твердил:
«Не трогайте собаку! Не трогайте собаку!». Помню, патрульные только рассмеялись. «Иисусе», — сказал один из них, глядя на тех двух парней.
Лейтенант кивнул, затем посмотрел на меня.
«Приятель, — обратился он ко мне. — Думаю, у нас есть для тебя работа».
Так меня завербовали в армию. Иногда ты находишь свой путь, иногда он сам находит тебя.
(Дарнелл гладит Мэйз. Она открывает один глаз. Виляет облезлым хвостом).
— Что случилось с собакой?
— Хотелось бы мне закончить как в диснеевском мультике, сказать, что она стала моим партнером, спасла целый приют детей из огня или еще что-нибудь в том же духе. Эти гады ударили беднягу камнем по голове, чтобы вырубить. Жидкость попала в слуховой проход. Собака перестала слышать одним ухом и наполовину оглохла на второе. Но нюх не пропал, из нее получился отличный крысолов, когда я пристроил собаку в добрые руки. Она добывала столько живности, что ее новая семья всю зиму не страдала от голода. Наверное, это и есть конец, как в диснеевском мультике, с рагу из Микки. (Тихо смеется). Хотите, скажу ужасную вещь? Я раньше ненавидел собак.
— Правда?
— Презирал их. Грязные, вонючие, слюнявые тюки с глистами, которые трахают вашу ногу и писают на ковер. Боже, как я их ненавидел. Я был из тех парней, которые приходят к вам в гости и отказываются погладить собаку. На работе я потешался над людьми, на чьих столах замечал фотографию домашнего питомца. Знаете того парня, который грозился вызвать службу отлова бездомных животных, когда ваша дворняжка лаяла ночью?
(Показывает на себя).
Я жил в квартале от зоомагазина. Проезжал мимо него каждый день по дороге на работу и поражался, как эти сентиментальные замкнутые неудачники могут столько денег выкидывать на гавкающих хомяков-переростков. Во время Паники мертвецы собрались вокруг того магазина. Не знаю, куда делся владелец. Он закрыл ворота, но животных оставил внутри. Я слышал их из окна своей спальни. Весь день, всю ночь. Всего лишь щенки, понимаете, пара недель отроду. Перепуганные малыши, зовущие на помощь маму, хоть кого-нибудь.
Я слышал, как они умирали, один за одним, когда кончалась вода в мисках. Мертвецы не смогли пробраться внутрь. Они все так же толпились у ворот, когда я убегал… убегал, не оглядываясь. Что я мог сделать? Безоружный, не обученный драться. Я не мог о них позаботиться. Я едва мог позаботиться о себе самом. Что я мог сделать?.. Хоть что-то.
(Мэйз вздыхает во сне. Дарнелл осторожно ее гладит).
Я мог бы сделать хоть что-то.