- От кашля? Мне все лекарства делает Юлиан и кашляю я редко, - задумчиво ответил. - Болею я тоже не часто, - взглянул на подопечного. - Эта гадость будет не для меня.
- Но что Вы прикажете мне сделать? - нетерпеливо подошел еще ближе. - Отказать или удовлетворить просьбу?
- Как хочешь, - пожал плечами. - Если эта вещь не для меня, мне без разницы кто из моих подопечных сойдёт с ума.
- Господин, - глубоко обеспокоенно и опечателено начал, - почему Вы так говорите? Вы казались мне таким взволнованным, когда речь шла о неблагополучии кого-то из Ваших подданных, а сейчас Вы разрешаете мне отравить одного из них… Вы не жалуете, когда рядом с Вами находится простуженный человек?
Давид отвел взгляд:
- Я не хочу сейчас думать о благополучии других. Я тоже хочу быть в благополучии.
- Господин… - взволнованно приблизился.
Король даже по голосу услышал с какой болью сжалось это рабское сердце при таких ужасных словах.
- Господин, как мне сделать Вашу жизнь лучше?
- Ариф, - взглянул на него, - вот ты прикладываешь к губам два пальца, а один прикладываешь?
- Конечно, - увесисто кивнул.
- Что это значит?
- Это просьба обратить внимание или задать мне вопрос.
- Ты часто пользовался этим знаком?
- Нет. Моя работа не вынуждала меня прибегать к такому.
- А есть другие знаки?
- Да, - кивнул. - Есть три, четыре пальца и большой.
- Большой? - нахмурился.
- Да, - приложил его к губам перпендикулярно. - Это объявление вражды.
- Хм. Часто использовал?
- Было несколько раз.
- К хозяевам?
- Нет. К другим, таким же как и я. Если бы я показал это хозяину, я мог бы не дожить до завтра.
- А четыре пальца, что значат?
- Просьба о помощи.
- Помогал знак?
- Нет, - опустил печальные глаза. - Мне кажется господа не восприимчивы к жалости в принципе. Они не знают, когда нужно остановиться. О чем говорить, если я имел собачью кличку? Я ничем не лучше зверя, посаженного на цепь, - угнетенно сел на скамью. - Господин, я знаю, что Вы будете злиться, но многие здесь знают кто я. Им кто-то рассказал об этом, - жалобно шмыгнул носом.
- Я даже знаю кто, - печально выдохнул.
- Он сделал мою жизнь хуже.
- Как?
- Вам будет противно смотреть на меня, если я скажу Вам, - невольно отвернулся. - Разрешите мне промолчать?
- Скорее всего да. Я не хочу, чтобы мне было противно.
- Спасибо, - несильно поклонился ему. - Вы добры ко мне.
- У тебя есть еще что-то такое? Что-то тайное. Ты же знаешь, я обязан знать всё.
Ариф отвернулся, чувствуя как кровь отходит от лица и устремляется к быстрому сердцу. “Если я скажу - он тут же продаст меня или выбросит на улицу.”
- Да, - нерешительно выдал. - Господин, я верующий, - покрылся румянцем и беспокойством, боясь за убедительность собственной лжи. - Господин, разрешите мне исповедаться, после того, как Вы заберете яд. Я совершил много злодеяний и это гнетит меня так сильно, что становится сложно дышать, когда я думаю об этом.
- Да, это не сложно. Но ты пойдешь не к нашему священнику. Тебе придется выйти в город.
Раб наивными глазами посмотрел на господина:
- Разрешите ли Вы сказать мне ему, кто я?
- Священник не имеет права рассказывать что-то, что услышал на исповеди. Даже если ты скажешь - он никому не расскажет.
- Но Вы разрешите мне?
- Я разрешаю говорить тебе на исповеди всё, что ты захочешь. Но, если пойдет речь обо мне - не называй имя, не говори кто я.
- Вы - мой господин, - поклонился.
- Называй меня так, - кивнул.
- Господин, разрешите мне отлучиться сегодня в город? Я хочу увидеть то место, где я смогу исповедаться.
- Нет, - печально выдал. - Ты пойдешь туда с каким-то слугой, когда я испробую яд. Это случится не сегодня.
Тот склонил голову.
- Займись пока что этим страшным мужчиной.
- Хорошо, господин, - с опущенной головой поднялся и поклонился.
- Ариф, - быстро окликнул его, - я забыл кое-что спросить у тебя. Сейчас конечно это мало на что повлияет, но все же. Ты родился невольником?
- Нет, господин, - поднял глаза. - Я им стал в 15 лет.
- Хм. А кем ты был до этого и что случилось?
- Я был слугой одного алхимика. Я помогал ему с лекарствами и… - опустил глаза. - В один день на наш город напали завоеватели. Воинов убили, а всех остальных продали в рабство…
- Хочешь на волю?
- Вы не отпустите меня.
- Нет, но мне интересно.
- Я не отказался бы от свободы, где мне не угрожает тюрьма и рука палача, за все, что я сделал.
- Хоть раз в жизни ты убивал человека по своей воле?
- Нет. Но я делал яды, что их убивали. Я - убийца.
- По принуждению. На тебе столько же вины, как и на яде. Ты - инструмент. Настоящий убийца - человек, что дал тебе приказ.
- Господин, - с замиранием сердца начал, посмотрев в его глаза, - Вы называете себя убийцей?
- Я - король. Я убил уже много людей. Это мне нужно исповедоваться, а не тебе…
- Мне жаль Вас, господин, - поклонился.
- Почему?
- Вас мучает по вечерам совесть так, как я даже представить себе не могу. Мне жаль Вас.
- Эх… Совесть меня мучает, но совсем не из-за того, что ты думаешь.
Раб молчал, растворяясь в слухе.
- Марика… - с угнетенным вздохом посмотрел на небо. - Я не сохранил ее… А она говорила, что у нее плохое предчувствие… Моя беспечность погубила ее. Иди Ариф. Я хочу побыть один.
Тот поклонился, не в силах нарушить это интимное молчание своим “да, господин”. Ушел. Давид взглянул на распустившиеся бутоны высоких роз, чей цвет был схож с небом в начале заката или с золотым солнцем, выходящим из-за горизонта на рассвете. Устало поднявшись и подойдя к цветкам, король вдохнул их пряный одурманивающий запах, настолько сладкий, что в нем хотелось раствориться. Обнял хрупкий бутон пальцами, прикрывая от удовольствия глаза. Магия запахов наконец вернулась к нему, но даже это маленькое чудо не породило на молодом лице улыбку.
Спустя время, ближе к обеду, правитель зашел к своему верному рабу, отвесившему как всегда глубокий поклон, при обращении к нему, и забрал яд, уместившийся в небольшой скляночке, напоминающей собой изящный сосуд для заморских духов. Баночка была с ладонь размером и выполнена из зеленого стекла. Внутри плескалась пурпурная жидкость, по вязкости схожая с простым вином или соком. Давид решил действовать самолично. Ему самому хотелось увидеть первые проявления отравляющего вещества. Отправился к сестре.
Леону, как особу высокородную, в темнице долго держать не осмелились. Девушку перевели в ее новые покои, в комнату достаточно роскошную и богато обставленную. Леонид с радостью бы вернул ее в родные стены, туда, где она росла вместе со своей сестрой, но сейчас там проживал Антуан, вместе со своей свитой, состоящей из хорошо разодетых женщин. Отравительницу же держали как в тюрьме, но да простит бог, Давид ее так не называл. “Это царские покои, а не холодная комната с доской вместо кровати, - говорил он себе. - Леона в темнице гнить должна”.
Подойдя к изысканно сделанным дверям, стражники синхронно открыли правителю. Войдя, он обнаружил сестру на перине. Девушка лежала весьма непринужденно и казалось ничего не омрачает ее мысли, при взгляде а окно. Давид гневно сжал бутылек. С трудом пересилив жгучую ненависть, он расплылся в приветливой улыбке: - Леона, - вальяжно направился к креслам, стоящим вокруг небольшого круглого столика, - как твои дела? Как самочувствие? - сел на мягкую сидушку, внимательно следя за девушкой.
Новоиспеченная маркиза испуганно взглянула на него. Она казалась кроликом, застатым врасплох кровожадным охотником.
- Как ты? - с той же приветливостью спросил он.
- Давид, - сквозь оцепенение начала родственница, - я не хотела. Я так не планировала.
- Как твои дела? - с настойчивой радостью повторил он, чуть ли не раздавливая пузырек в руках.
- Давид, - медленно поднялась и подошла к нему, внимательно следя за глазами, любыми его движениями. - Я каюсь, - спустилась на колени, перед правителем. - Давид, прости меня. Я непомерно виновата. Давид, - стала тихо всхлипывать, - прошу, - судорожно вытерла слезы кончиками пальцев. - Я умоляю, Давид, - подняла серые очи.