ПРУССИЯ.
На отношение к нам Пруссии в эпоху Крымской войны установился вообще неверный взгляд благодаря тому, что берлинскому двору удалось тогда значительно замаскировать свои действительные симпатии к Западу. Император Николай I скончался, не подозревая её действительных стремлений и измены и потому на смертном одре просил благодарить короля за то, что «он всегда оставался прежним по отношению к России».
Пруссаков называли в эпоху Крымской войны (в одно время) даже приспешниками (satellites) русских. Это, конечно, несправедливо. Начать с того, что уже 20-го апреля (нов. ст.) 1854 г. Пруссия подписала договор с Австрией, с целью взаимно гарантировать друг другу целость своих владений. Договаривавшиеся обещались начать войну с Россией, если она овладеет турецкими провинциями на левом берегу Дуная, или двинется к Константинополю.
Фридрих-Вильгельм не знал на чем остановиться. То он «отклонялся» на Запад, то на Восток, то придерживался политики выжиданий. Сперва на берегах Шпре раздавались уверения в верности России и ненависти к Вене; но затем все изменилось. Фридрих-Вильгельм «вставал поутру русским, а ложился спать англичанином», как выразился Император Николай I. Пруссия присматривалась, желая определить, кто истинный распорядитель Запада. Вена мешала ей сблизиться с Англией, пугая союзом с Наполеоном, а Англия грозила разгромить её балтийское побережье, если Пруссия склонится к России. Франции она боялась. Как только показывались тучи на небосклоне, Пруссии казалось, что она слышит уже топот и ржание французских коней у Рейна. Россию Пруссия не любила, так как Николай Павлович зорко следил за тем, чтобы она не расширялась вдоль побережья Балтийского моря и не захватила Кильской гавани. Поэтому Император Николай I, ссылаясь на принятые Россией обязательства (в XVIII ст.) гарантировать права датского королевского дома, стоял за Данию, желая, чтобы она владела ключами к Балтийскому морю. Эта забота Государя показывала в Нем большую предусмотрительность. «Россия, — сказал Талейран, — гигант, у которого не может быть полного развития внутренних сил благодаря тому, что поражены оба легкие, т. е. выходы из Балтийского и Черного морей».
Бисмарку не нравилась политика берлинского двора, и он тогда же доказывал королю, что положение Пруссии не было столь плохим, как представлялось многим. Блокада берегов английским флотом не являлась опасной, так как ранее того ее не раз переносила даже Дания. Войска Австрии были пригвождены к месту русской армией, расположенной в Польше. Франция была обессилена посылкой цвета своей армии в Крым. В виду этого Бисмарк находил, что Пруссии представлялся удобный случай выступить самостоятельно с веским голосом, тогда как она предпочла пойти в услужение Австрии. Излишне, вероятно, прибавлять, что, советуя невмешательство в борьбу России с коалицией, Бисмарк отнюдь, конечно, не побуждался к тому дружественным расположением к нашему отечеству. Интересов Пруссии он не смешивал с интересами России, которая, по его мнению, «во многом провинилась перед Пруссией».
Делаемые Пруссией шаги прикрывались от России обильными, но, в сущности, совершенно бессодержательными, заявлениями и обещаниями Фридриха-Вильгельма. В нежных письмах он изъявлял свою неизменную преданность Николаю, уверял Царя, что никогда не осоюзится с Западом и что нейтралитет «не будет ни нерешительным, ни шатким, а державным».
С горячностью этот «Романтик на троне» говорил нашему послу Будбергу: «Кто может считать нас способными на такую низость? Нам соединиться с Западом против России! Одно подозрение оскорбительно для нас...». В другом разговоре (с Мутье) король заявил: «Дозволит ли прусская честь порвать узы родства, сорокалетние узы? «Я буду дудкой рядом с русским барабаном», обещал король Пруссии. Но когда настала минута подать помощь Державному шурину, то он ответил отказом, забыв, подобно Австрии, что Пруссия не раз была спасаема Россией.
Мало-помалу Пруссия оставила, однако, колебания и король проникся убеждениями тех, которые были против русского союза. Партия придворной оппозиции, известная под именем «Вохеблато» (от «Preussische-Wochenblatt»), была особенно воинственна. К ней примыкали посланник в Англии, Бунзен, министр иностранных дел, барон Мантейфель, а главное — наследник престола.
Среди генералов её шли разговоры о «быстром натиске» на Варшаву; другие, еще более воинственные офицеры, брали уже Петербург, с помощью союзного флота и шведской армии. Программа партии сводилась к разделу России: Швеция получала Финляндию с Аландскими островами, а балтийские провинции (вместе с Петербургом) предназначались Пруссии. Польша возводилась в самостоятельное государство. Великороссия отделялась от Малороссии. Все это мотивировалось, конечно, необходимостью освобождения цивилизации от русского варварства. Кн. Бисмарк называет эту программу в своих мемуарах «детской утопией», так как в ней к шестидесятимиллионному населению великороссов относились, как к caput mortuum. Был момент, когда король, в порыве восхищения идеей освобождения христиан, сместил Бунзена, военного министра и др. неугодных России лиц. Но порыв прошел, и он более твердыми шагами последовал совету гр. Гольца и наследного принца Вильгельма, впоследствии германского императора. «Русский союз невозможен», — говорил гр. Гольц. «Пруссия и Германия заинтересованы в том, чтобы их могучий и страшный сосед не усилился». В том же смысле высказался и наследный принц, в письме, которое в 1888 г. было опубликовано в «Кельнской Газете» (от 9-го ноября, № 311). Признав дело России неправым, Вильгельм продолжал: «Нашей нерешительностью, нашими колебаниями и, наконец, нашим бездействием мы доводим дело до того, что России представится возможность выйти победительницей из катастрофы, а тогда Россия будет всем нам диктовать мир, тогда Европе придется плясать лишь по её дудке... Я понимаю задачу Пруссии (наоборот), чтобы не доставить России победу, чтобы не помочь ей достигнуть упомянутого выше главенства, Пруссия должна войти в соглашение с западными державами и вместе с Австрией вести Германию по единственно верному направлению».