Так в конце концов и было поступлено. Едва только Пруссия узнала о падении обагренного кровью Севастополя, как король поспешил поздравить Наполеона с победой, ибо тайно он давно уже пылал желанием не дать России чересчур властвовать на Востоке, путем заправления Турецкой империей.
Россия же продолжала верить Фридриху-Вильгельму и считать Пруссию «нам невраждебной» (слова гр. Нессельроде). Исходя из этого положения, русский кабинет стал настаивать на том, чтобы представитель Пруссии был допущен на парижский конгресс. В благодарность за наши хлопоты, она отправила в Париж гр. Мантейфеля — злейшего врага России (о котором Мутье сказал: «Пока будет Мантейфель, можем быть уверены, что Пруссия не станет за Россию. Отметим еще, что именно Пруссии довелось переполнить чашу наших неудач 1855 г. Наполеон готовился уже снять осаду Севастополя; но в это время министру Пруссии Мантейфелю удалось, через шпиона, достать копии с частных писем военного агента в Петербурге к генералу Герлаху (в Берлин). В этих письмах рисовалось безвыходное положение России и высказывалась надежда на скорое падение Севастополя. Копии были вручены повелителю Франции и тот выждал грядущих событий...
АВСТРИЯ.
Об отношении к нам Австрии в трудные годы Крымской войны много было говорено и писано. Что, собственно, представляла из себя Австрия в то прошлое время, когда она была постоянной нашей союзницей? «Австрия, — как выражался сам её повелитель Франц I (в 1829 году нашему послу Татищеву), — походила на дом, изъеденный червями». Она всего боялась и никому не доверяла. Мы никогда не пользовались её затруднительным положением, она же обыкновенно была душой интриг, направленных против нас. В истории трудно отыскать события, во время которых она проявила бы искренние дружеские чувства к России и тем не менее мы считали тогда основным правилом своей политики действовать непременно заодно с Австрией. В нашу программу введено было много отвлеченного, высокого; Австрия, напротив, все подобное исключила из числа своих руководящих начал. В результате получилось значительное наше подчинение взглядам венского двора, потому что там знали, чего хотели и к чему шли, а у нас нередко витали в области общих принципов.
По Мюнхенгрецкой конвенции мы условились даже решать восточные дела по соглашению с Австрией, тогда как прежде всегда отказывались признать турецкие дела вопросом общеевропейской важности. Само собой понятно, что такое соглашение связало нас по рукам и ногам. В те же периоды, когда Россия (как, например, в последние годы царствования Императора Александра усваивала себе более энергический образ действий, Австрия склоняла покорно свою голову.
Этот энергический образ действий и строго определенная программа особенно необходимы были в делах, касавшихся восточной проблемы. Но, к сожалению, наши грехи прошлого в том-то и заключаются, что у нас не было ясного понимания собственных интересов; мы не следовали исключительно национальному направлению в политике и не в меру считались с общественным мнением Европы.