В период Крымской войны поведение Австрии опять явилось притчей во языцех. Когда нарушено было «сердечное соглашение» (как любили выражаться дипломаты), она хотя и явила себя нейтральной, но в то же время оставила за собой право соображаться с собственными интересами. Формулировать действительное её положение чрезвычайно трудно, так как политика её, — по донесению князя А. Горчакова, — «менялась не со дня на день, а с утра до вечера». Она изворачивалась на сотни ладов, пустила в ход весь запас своих уловок, а иногда пыталась воздействовать на нас давлением. Всеми этими приемами Австрия едва ли не более других повлияла на исход дела.
До какой степени она была ненадежна, видно, например, из того, что, рассчитывая на её нейтралитет, Император Николай I согласился принять предложенные ею пункты соглашения (в ноябре 1854 года), а через четыре дня она уже заключила с западными державами союзный договор. Когда же Австрия примкнула к ним, естественно, что требования их возросли.
Барон Жомини находит, что Австрия в конце концов сама запуталась в тонкостях своей политики. Во всяком случае, ее система, по отношению к России, была системой недоброжелательства, угрожающего нейтралитета и неприятельской хитрости. Этой системой она принесла более вреда, чем открытой враждой. Император Николай Павлович также чрезвычайно верно определил, что «вся тактика Австрии состоит в том, чтобы нас держать в недоумении и тем стращать. К несчастью, кажется, что им удалось». Да, к несчастью, действительно удалось.
Австрия, как и Пруссия, заняла крайне неприятное для России положение. Открыто вредить нам она не смела; разрыва с нами она опасалась. Наша же ошибка заключалась в том, что мы не сумели сразу разгадать её моральное сочувствие Западу и её уклончивой политики и, кроме того, совершенно ошибочно допускали, что она в состоянии пойти войной на Россию. «Я держу себя подальше от вас, чтобы лучше помочь вам», — хитрил Буоль, который в сущности следовал политике Меттерниха, советовавшаго[10], маневрируя, удалить русских из княжества. Наша ошибка и недогадливость должны быть в значительной мере отнесены на счет нашего представителя в Вене, который недостаточно вник в дело, вел себя нервно, представлял нередко противоречивые донесения и без надобности грозил иногда войной. Такое вызывающее поведение, конечно, побуждало Австрию не прерывать переговоров с западными державами. А затем у князя Горчакова не хватало хладнокровия, «которое, как на войне, так и за столом конференции, обеспечивает успех». Наконец, он смешивал политику повелителя Дунайского царства с политикой его министра Буоля. Сам же Франц-Иосиф ни разу нам войной не угрожал и находил, что России достаточно оставить на австрийской границе одного своего сторожа[11]. Правда, что и Буоль неоднократно говорил князю Горчакову, что «какой бы оборот не приняли дела, он (Буоль) считает войну между Россией и Австрией невозможной. Наш военный агент в Вене, граф Стакельберг, был того мнения, что ранее весны (1855 года) нечего было опасаться нападения австрийцев. Лучший военный авторитет Австрии того времени, генерал Гессе, признавал даже, что простая демонстрация со стороны Австрии «ведет на скользкий путь» и подтверждал свое заявление цифровыми данными. Короче, в настоящее время можно считать установленным, что Австрия не думала объявлять нам войны. Все эти опасения о войне со стороны Австрии А. Н. Петров признает обоюдным печальным недоразумением. Но, тем не менее, Австрия заняла Дунайские княжества — Молдавию и Валахию — и, таким образом, обеспечила левый фланг коалиции. Двусмысленное же поведение Австрии и то «недоумение», в котором она держала нас, как сказано, обошлось нам очень дорого, так как благодаря ей, создалось такое положение: «Россия принуждена была обороняться одной рукой от громадного натиска Франции и Англии, а другая наша рука была занята и прижата подавляющей тяжестью Австрии».
В критический период размолвки с Венгрией, Австрии было дано нами 6,000,000 рублей и оказана поддержка войсками, а затем, во время её столкновения с Пруссией, Император Николай I вновь принял её сторону. Вместо признательности и помощи России, она (как выразился Шварценберг) удивила мир своей неблагодарностью и в трудную для нас эпоху металась, желая в каждую минуту быть готовой стать рядом с сильнейшим. «Она поспешит на помощь победителю», остроумно выразился о ней генерал Летон. И действительно, замечено было, что после высадки англо-французов в Крыму, венский двор явно стал высказывать к нам свою враждебность, а затем на парижском конгрессе Австрия проявила себя настойчивыми требованиями тяжелых жертв от России. Это особенно удивило графа Орлова, который вполголоса сказал сардинскому посланнику Кавуру: «Австрия хлопочет так сильно, как будто бы не французы, а она брала Севастополь». Во всяком случае Австрия шла далее Франции в своих притязаниях, и она возбудила вопрос об отобрании у нас дунайских гирл.
10
«Весь позор последних десятилетий выражается в одном слове — Меттерних», сказал один оратор во Франкфуртском сейме («Истор. Вестн.» 1889 года, т. I, стр. 82).