Австрийское двуличие было по достоинству оценено Рыцарем-Монархом. «Канальство австрийцев продолжается и ставит нас в самое затруднительное положение (связывая действия Горчакова), — писал Государь 10 (22) июля 1854 г. князю Меншикову. 19 (31) июля того же года Государь сообщал князю Горчакову: «Там (в Австрии) коварство и ослепление не знают пределов. Здравый рассудок исчез в равной степени со всеми чувствами чести и благородства. Злоба, зависть и ненависть к нам, одни оставшиеся чувства. Бог их накажет рано или поздно. Но покуда будем осторожны». В рескрипте от 28 Июля (9 авг.), к нему же читаем: «Я ни в грош не верю Австрии» ... Еще определеннее Государь выразился в письме к графу Паскевичу от 3 (15) авг. 1854 г.: «Ничуть не верю ни императору, а еще менее каналье Буолю. Австрия играет подлую и коварную роль». Понята была нечистая игра Австрии и русским обществом. Об этом свидетельствуют, между прочим, дневник Погодина и частная переписка многих лиц. «Боюсь более Вены, нежели Севастополя», — писал, например, остроумный кн. П. А. Вяземский.
Скончался Император Николай I[12]. Когда весть об этом дошла до Вены, Франц-Иосиф посетил кн. Горчакова и высказал свою горесть, возбужденную утратой искреннего друга, в такую минуту, когда он надеялся дать этому другу доказательства своей благодарности и искреннего возвращения к прежней политике. Франц-Иосиф просил поэтому Императора Александра II принять его дружбу, как наследие и память о благородном родителе Государя. К этому предложению Государь отнесся, однако, весьма сдержанно, насколько можно судить по Его рескрипту князю М. Д. Горчакову, в котором сказано было: «Несмотря на все его (Франца-Иосифа) дружеские уверения, Я никакой веры к нему не имею и потому ожидаю и готовлюсь на худшее».
Подведем итоги австрийской политики (1854 — 1855 гг.) словами С. С. Татищева. Он представил краткую, но яркую картину австрийской эволюции, приведшей ее мало-помалу в лагерь наших врагов. «В январе венский двор отклонил предложенный нами чрез графа Орлова договор о нейтралитете; в марте подписал с представителями дворов лондонского, парижского и берлинского протокол, провозглашавший целость и независимость Турции необходимым условием будущего мира; в апреле заключил прямо направленный против нас союзный трактат с Турцией, пригласив приступить к нему и все государства германского союза; в мае привел свою армию на военное положение; в июне венский двор потребовал от нас отступления за Дунай и очищения Дунайских княжеств; в июле условился с морскими державами о четырех главных основаниях мира, в числе коих находилось и ограничение морских сил наших на Черном море; в августе занял своими войсками Молдавию и Валахию; в сентябре предъявил к нам требование о начатии мирных переговоров на основании «четырех условий»; в октябре заставил Пруссию распространить на Дунайские княжества действие союзного своего с ней договора, преобразив его таким образом из оборонительного в наступательный; наконец, в ноябре, несмотря на принятие нами «четырех пунктов» и готовность нашу вступить в переговоры о мире, венский двор заключил с Англией и Францией трактат, коим обязался в случае, если мир не будет восстановлен до 1-го января нов. стил. следующего 1855 г., принять участие в вооруженной борьбе с Россией и не полагать оружия, доколе не будут достигнуты общие цели союза.
Итак, Пруссия и Австрия следовали старому принципу «Кто помогает соседу, приготовляет себе гибель».
Неудержимо стремился мощный поток событий, неся в себе что-то роковое. Все шло по какой-то инерции к войне, которую довольно метко назвали «войной неожиданностей».
Все как будто желали одного, а на деле выходило другое. «Не желая войны, — писал Богданович, — мы начали войну кровавую». «Дело идет только о Святых местах и могущественной Англии не стоит волноваться из-за столь ничтожного повода», — говорили министры Великобритании. Королева Виктория (и принц Альберт) в начале 1854 г. стремились отклонить разрыв с Россией, но кончили войной. «Мы вовсе не намерены завоевывать Иерусалима, а тем более ссориться с Россией», — сообщал Тувенель генералу Кастельбажаку. Сам Людовик-Наполеон, вступив на французский престол, высказал в отношении к нам наилучшие намерения. Князю А. М. Горчакову было даже сообщено через доверенное лицо о желании императора Франции сделаться союзником России. Нечто подобное наблюдается даже в отношениях лорда Пальмерстона к России. Когда Император Николай I стал на сторону султана, в его борьбе с египетским пашой, лорд Пальмерстон открыто восторгался великодушием русского Государя и красноречиво защищал нашу политику в парламенте. Он даже согласился признать влияние России в Турции «естественным и законным, ибо оно зависит от вашего географического положения», — сказал он русскому посланнику Бруннову. Но вследствие одной из тех странных перемен во мнениях, которые случаются у подобных людей, лорд Пальмерстон изменил свои старые взгляды, стал ярым противником прогресса России и твердо уверовал в возрождение Турции.
12
Вот стихотворение Ф. Тютчева: «На приезд австрийского эрцгерцога на похороны Императора Николая I»:
Нет, мера есть долготерпенью,
бесстыдству также мера есть...
Клянусь его венчанной тенью,
Не все же можно перенесть’
И как не грянет отовсюду
Один всеобщий клик тоски
Прочь, прочь австрийского Иуду
От гробовой его доски!
Прочь с их предательским лобзаньем,
И весь «апостольский» их род
Будь заклеймен одним прозваньем:
Искариот, Искариот!