В виду указанного общественного настроения, в Англии скоро послышались упреки бездействию Непира и юмористическое издание «Punch» не замедлило советом своим землякам, заняться хоть ловлей салакушки, дабы не пропали огромные запасы соли, сделанные флотом. Долгое отсутствие успехов, после шумных хвастливых заверений, не прошло совершенно бесследно: создалось известное моральное состояние, которое, между прочим, несколько охладило шведов, расположенных к англичанам.
В столице России появление неприятельской армады никакого переполоха не произвело. Военный министр, кн. В. А. Долгоруков, сообщал (18-го июня 1854 г.) кн. Меншикову, что соседство Непира не причиняет беспокойства. Общество отнеслось к громадному флоту в Балтийских водах как-то особенно спокойно. Это удостоверяется показаниями многих современников-очевидцев. «У нас о Балтийском флоте англичан никто не думает, — писал (6-го апреля 1854 г.) директор педагогического института И. И. Давыдов из Петербурга известному М. П. Погодину. — По мудрой предусмотрительности обожаемого нашего отца отечества, мы спокойно занимаемся делами, как и всегда прежде» ... В том же духе писал Погодину В. И. Панаев (28-го марта 1854 г.): «Начинает пахнуть войной. Незваные гости приближаются, но мы спокойны». Те же заявления находим и в других письмах того времени. «Непира мы не боимся, — сообщал Погодину (29-го апреля 1854 г.) Арапетов, — в частной жизни здесь никакой перемены и только военные приготовления доказывают приближение врага». «До какой степени жители Петербурга пользовались безопасностью, можно судить из того, — читаем у Н. Барсукова, — что И. С. Тургенев поселился на даче между Петергофом и Ораниенбаумом, и у него 20-го июня 1854 года завтракали: гр. А. К. Толстой, Маркевич, Анненков и Некрасов, а сам он ездил на Красную Горку, чтобы смотреть оттуда на английский флот». Из письма А. В. Головина видно, что вся Императорская фамилия предполагала тогда же (в апреле 1854 г.) поселиться в Петергофе. Следовательно, производившиеся в виду Кронштадта маневры судов союзников никого не смущали. Переписка гр. А. К. Толстого и Ф. И. Тютчева с их родственниками и знакомыми также подтверждает изложенное. «Вид англичан меня ободрил, — писал А. Толстой (19-го июля 1854 г.), — я их видел сегодня утром, я был верст 15 за Ораниенбаумом, на Бронной горе, откуда их было видно отлично; я насчитал 31 судно» ... «Я здесь (т. е. в Петергофе), — читаем в следующем его письме (от 22-го июля), — потому, что сегодня именины Цесаревны...». Этим общим спокойным настроением объясняется отчасти и появление того множества карикатур, которыми был встречен приход Непира в Балтику.
Неприятель, появившийся в виду Кронштадта 14-го июня, измерял глубину и перемещал буйки. Один из наших кораблей («Владимир») попытался было снять под носом у неприятеля буек; но сейчас же ядро было пущено в его ограждение. До 19-го июня 1854 года этим ядром ограничились его действия под Кронштадтом. Говорили, что он ждет канонерок. Вообще, Петербург относился к флоту, как к очень интересному зрелищу. Вереница посетителей всегда виднелась на дороге к Ораниенбауму. «Великолепная картина. Чтобы создать ее, — писал Тютчев, — неприятелю пришлось прибыть издалека с большими издержками. Враждебности в нашей толпе не наблюдалось; напротив, благодушная насмешка играла здесь и там на лицах. Особенно много смеялись, вспоминая известие, недавно сообщенное в иностранных газетах, будто Петербург в ужасе, будто все население бежало, и на защиту столицы приведено 40,000 башкир»[16]. «Итак, в 18-ти верстах от дворца Всероссийского Императора стоят эти вооруженные силы, ужаснейшие изо всех, какие когда-либо появлялись на морях. Это весь Запад пришел на Россию, чтобы убить ее и заградить ей будущее». «Чувствовалось, — прибавляет Тютчев, — что присутствуешь при одном из наиболее торжественных событий всемирной истории».
Погода в течении лета 1854 года (до августа) была сказочная.
Перед твердынями Кронштадта, Непир, как было уже сказано, смирил свою отвагу и решил не трогать крепости[17], признав, что она сильнее Тулона, Кадикса и Шербурга. В Англии руководители экспедиции также не лелеяли себя мыслию о возможности атаки Кронштадта, ибо «питали глубокое уважение к каменным стенам».
Шли усиленные толки о заграждении северного фарватера, т. е. рукава залива между Котлиным и берегом Финляндии (у Сестрорецка). Решили запереть его боном (плотом из бревен, опущенных на дно). Минные заграждения были так плохо устроены, что в 1855 году неприятельская канонерская лодка легко их вылавливала.
Внешний вид и карта Кронштадта, надо полагать, были достаточно известны англичанам, так как в их иллюстрированных изданиях помещались рисунки города. Общественное мнение указывало тогда на сына английского консула Симпсона, как на человека, срисовавшего их, ибо русское гостеприимство открывало ему доступ повсюду.
16
В действительности, жители Петербурга вовсе не унывали: «беспрестанные пикники, концерты, танцевальные вечера, тешат их по-прежнему», — читаем в «Записках Старой Смолянки» (ч. I, стр. 274). Праздники шли своим чередом.
17
Вспоминая это прошлое, одна из современниц, М. Цебрикова, отметила в своем дневнике, что изъянов в Кронштадте было не мало. «Форты были защищены только старыми пушками, крупный процент которых был в раковинах от ржавчины. Стреляли они на сравнительно небольшие расстояния, а прислуга была плохо обучена стрельбе. Исправить вооружение фортов было, конечно, не легко. Страх объял жителей Кронштадта, — продолжает Цебрикова, — когда весть о приближении неприятельского флота распространилась по городу».