Как только Россия очутилась лицом к лицу перед труднейшей политической дилеммой — восточным вопросом, то оказалось, что главные представители нашей дипломатии заблуждались. Барон Бруннов неверно понял и оценил настроение английского общества; князь Горчаков взял излишне угрожающий тон при венском дворе, а князь Меншиков заносчиво вел себя в Константинополе. Когда однажды Николай I выразил Сеймуру свою непоколебимую веру в дружбу королевы, то посланник, признав прочность дружбы, почтительнейше и осторожно напомнил, что личное влияние королевы в делах парламента Великобритании и общественного мнения незначительно. И действительно, королевская власть в Англии давно уже представляла из себя «тень без тела». Относительно Пруссии, князя Горчакова определенно предостерегал граф Буоль — министр иностранных дел Австрии. «Что вам Пруссия? — сказал он в декабре 1854 г. Официозно она вам благоприятна, а официально она вам враждебна» (hostile). Но подобные замечания прошли как-то незамеченными, а «кровосмесительного» союза Англии с Францией Николай I тогда совершенно не допускал. Он не в состоянии был даже предположить, чтобы «палачи Наполеона I могли вступить в соглашение с побежденными при Ватерлоо». Но, как оказалось, этот союз был в то время уже решен, если не заключен.
Все указанные обстоятельства чрезвычайно важны для оценки роли и действий лиц, ведавших тогда нашими внешними делами. Несомненно, что политику России вел её Венчанный Глава. Бывали случаи, когда Николай Павлович не посвящал в дело даже гр. Нессельроде. Так, например, инструкции, данной кн. А. С. Меншикову, вице-канцлер Империи не знал. В тени грандиозной фигуры Царя укрывалась вся наша дипломатия и Он знал и чувствовал свою ответственность. Это сознание, надо полагать, вместе с крымскими неудачами преждевременно надломили богатыря Государя. Но при всем том было бы несправедливо возложить всю тяжесть ответственности на Него одного. Если бы представители России при иностранных державах вполне соответствовали своему назначению, то, несомненно, что Николай Павлович дал бы иное направление многим вопросам. Барон Эрнест-Филипп Бруннов, проживший 14 лет в Англии, неверно, как мы сказали — оценил её настроение и стремление. Гр. Нессельроде уже в начале 1853 года предвидел войну с Францией и Турцией, почему предупреждал Бруннова не рисовать английских дел в розовом свете и не допускать сближения Великобритании с Францией. Бруннов же не сумел воспрепятствовать союзу и доносил (в февр. 1853 г.), что в Англии произошла перемена в настроении умов и это настроение вполне согласуется с видами Императора и с его воззрением на Турцию, как «на отжившую комбинацию». Государь верил в английский нейтралитет и не знал точного положения дел во Франции. Если бы Бруннов не заблуждался и если бы Государю представили точную картину французских дел и английских колебаний и домогательств, то Николай Павлович не отверг бы, конечно, соглашения, предложенного Наполеоном в январе 1853 г. и не разговаривал бы столь откровенно с Сеймуром о «больном человеке». Государь понял впоследствии ошибку Бруннова и не мог простить ему такой оплошности, но роковой шаг был уже сделан и возврата не было. В Англии родилось недоверие к слову Государя, а в Константинополе началась борьба и интрига. Гр. Нессельроде пытался уверить лорда Росселя, что Император вовсе не имел в виду раздела Турции, но было уже поздно. Лавина недоверия катилась и росла и «наш лорд Эбердин» остался без сторонников.
Все это, вместе взятое, показывает, что наша дипломатия не находилась в то время на высоте своего призвания. Во главе министерства иностранных дел стоял «наш Меттерних» граф Нессельроде, который, хотя отличался умом и ловкостью, но по душе не был русским[4]. Барон Бруннов, сыгравший такую печальную роль накануне Восточной войны, был немец по роду и воспитанию. Родился в Дрездене. Чтобы не перебирать других поименно, достаточно отметить, что в 1854 г. 81% наших дипломатических должностей был доверен иностранцам. И этим-то лицам, нередко не знавшим русского языка и России вовсе не понимавшим и не любившим нашего народа, надлежало отстаивать самые жизненные интересы Империи. Их преклонение перед теми дворами, при которых они состояли аккредитованными, иногда заходило столь далеко, что возбуждало иронические отзывы самых иностранных монархов. «Барон Бруннов, — писал, например, принц Альберт (Стокмару), — проливает обильные слезы главным образом потому, что его не оставили послом в Лондоне». Виктория сообщила королю бельгийскому, «что Бруннов был так возбужден нервно, так «ému», что с трудом мог говорить.
4
Князь Мещерский. «Мои воспоминания», т. I, стр. 43. Для характеристики вице-канцлера, гр. Нессельроде, интересна следующая маленькая выписка из письма известного поэта Ф. И. Тютчева: «Мальцев вообразил на-днях, будто ему позволено будет сказать (в какой-то невинной статейке, «Journal de St.-Pétersburg»), что англичане на наших берегах ведут войну, как морские разбойники, и что же! канцлер вычеркнул ему это выражение, как слишком оскорбительное. Вот они, те люди, — восклицает Тютчев, — что управляют судьбами России среди самого грозного перелома, когда-либо потрясавшего мир!». («Русский архив», 1899 г., т. III, стр. 510). К этому прибавим, что так как Нессельроде был немец и лютеранин, то император, полагая, что он в вопросе о Св. местах не поймет его мысли и чувства, считал этот вопрос делом своей совести.