В эти дни еще доносились заключительные аккорды большого сражения в котле под Харьковом, в ходе которого мы отразили попытку прорыва русскими войсками кольца окружения. Затем она перешла в более спокойную фазу позиционной войны с происходящими время от времени артиллерийскими перестрелками да работой снайперов. Наши батареи благодаря своим расположенным выше русских позициям и наблюдательным пунктам имели значительное преимущество перед противником. Батареи неприятельских орудий, находившиеся на плоской равнине, едва начинали вести огонь, сразу же обнаруживались нами, подавлялись сосредоточенным огнем и были вынуждены менять свои позиции. Наши же батареи, напротив, были привязаны постоянно к одному и тому же месту, что, однако, оборачивалось своей негативной стороной – их относительно малой маневренностью. «Если прежде всего развести цветник перед блиндажом, – услышал я как-то слова одного генерала от артиллерии, – то германского солдата ничто не сможет заставить сменить свою огневую позицию». Поэтому мы пребывали в относительном покое. Лишь на правом участке нашего сектора, перед Изюмом, время от времени положение обострялось. Так что на своем КП я каждую ночь спал крепким сном. На постоянные звонки полевого телефона я обращал не больше внимания, чем на беспокоящий огонь вражеской артиллерии или на доносящийся с высоты шум «кофейных мельниц» – русских ночных бипланов.
Всякий раз, когда на передовой стихали звуки боя, все ожесточеннее разгоралась бумажная война. Штабы запрашивали у офицеров все больше и больше различных данных, и мой адъютант обращал мое внимание на то, что на основании новых инструкций каждый офицер должен сообщить о своем отношении к национал-социализму. На подобные вопросы во всех документах я писал одно и то же: «Отношение к национал-социализму безупречное». Каждый мог это понимать, как ему было угодно. Примерно также же формулировки и других командиров мне довелось позднее увидеть в других документах, которые, случалось, попадались мне на глаза. Офицерский корпус, по сути, саботировал затею партии, и когда она поняла, что предпринимаемые ею меры представляют собой безрезультатную попытку, то отказалась от них.
– Сегодня подходит срок представления месячного командирского отчета, – сказал мой адъютант, кладя передо мной вопросник.
Я принялся заполнять его:
«Настроение войск: хорошее.
Состояние здоровья личного состава: хорошее.
Состояние лошадей: плохое».
– Господин майор, мы не можем так отвечать. Ваш предшественник всегда отвечал на все вопросы только «хорошо».
– Должно быть, вы не обращали внимания на лошадей. Когда я бывал на батареях, то всегда осматривал лошадей. Их состояние просто ужасное. И неудивительно – после зимней кампании да при таком скудном питании! Если мы сейчас получим команду выступать в поход, то большая часть лошадей, везя такой груз по здешним дорогам, через несколько дней просто падет.
– Господин майор совершенно прав. Но те, что наверху, просто не желают этого знать. Генералы хотят получать донесения, что у них в частях все в наилучшем порядке. Иначе их отзовут и на их место назначат других, которые будут докладывать так, как желают наверху. Если мы не будем этому соответствовать, то станем «неудобными» и вскоре почувствуем это на себе.
– Черт побери, да хоть у кого-нибудь в этой толпе остался характер? В прежнем рейхсвере от офицеров требовали достоверных донесений, даже если это звучало не слишком приятно. А теперь требуется только очковтирательство. На такое я не пойду!
– Господин майор, это нельзя так оставить.
– Пусть остается как есть!
Подъем, товарищи!
Неделя проходила за неделей, но ничего не происходило, хотя мы все ожидали приказа к наступлению. Однажды вечером я сидел с несколькими офицерами за грубо сколоченным столом нашей комнаты. Мы пили водку, комнату наполнял густой табачный дым. Говорили все разом:
– Так начнется что-нибудь на Кавказе или нет?
– Конечно, начнется. Для чего же тогда наш полк пополнили офицерами горной артиллерии? Это все для Кавказа, и мы там непременно будем. Не правда ли, господин майор?
– Вполне возможно.
– Господин майор, похоже, не особенно воодушевлен этим. Но ведь война в горах – ваша специальность.
– Именно поэтому я и представляю себе неслыханные трудности кавказской кампании.
– Однако господин майор уже побывал в боевых действиях в горах на Первой мировой войне и с честью вышел из них.