Ася привыкла называть себя Гурией и слышать, как ее так называют. "Ася" казалось ей беззащитным, тихим именем, а она была нетихая, она не хотела быть тихой никогда, потому что иначе в этом мире сожрут и не подавятся, и тургеневских барышень не держим-с, а на муракамских кавалеров — не зарабатываем-с. Вот-с. С зеркала на потолке смотрело вполне человеческое лицо двадцати лет от роду, обрамленное темными прядями разной длины, мокрыми и пахнущими корицей. Жизнь продолжалась. Только не было клавиши перемотки назад, чтоб всего этого суточного кошмара вообще не переживать.
Ася не стала пить пиво, нашла апельсины и вкусно съела их три штуки, один за другим. В теплом халате с мокрыми волосами она забралась на пустой раскинутый диван. "Чем не проводы любви!" — подумала Ася, и сила соображать вернулась к ней окончательно.
Секс был ее главной игрушкой в последние два года. Гурия не отбивала кавалеров у подруг, потому что они ей доставались первыми. Всегда. Потом подруги иногда получали что-то в виде оливок без косточек: изнасилованных молодых мужчин с полным пренебрежением к занятиям сексом.
— Ты что, пьешь из них кровь? — спрашивала Белка с широко раскрытыми глазами. Белка была биографом, подушкой, жилеткой и встречалась с простым мальчиком из питерского Военмеха. Белка за человека не считалась. Гурия любила ее как кошку или морскую свинку, хотела — гладила, хотела — мучила. Белка была ее старше на два года. У нее был ключ от питерской Аськиной хаты и безграничный кредит. Это она оставила в холодильнике апельсины. Молодец.
До этого случая Гурия считала, что отказаться от нее — пусть и на час всего-то будет счастья — может только дурак или закомплексованный лох, не внявший своему шансу. Этих она в расчет не брала. Но чтоб нормальные парни, из общества, с машинами, папами и тараканами золотого слоя, очевидно, не гомики, поехали с ней на выходные в Питер и так странно с ней обошлись?! Это было что-то! В школе Гурия хорошо училась, задирала нос, но ненавидела умников пуще дураков. Под умниками она понимала тех, кто парится мозгами ни о чем конкретном. Еще она ненавидела жанр альтернативной истории в литературе, считая полным кретинизмом описывать события, которые не случились, а могли бы. "А вы бы все могли умереть в младенчестве и не пудрить мне мозги, однако живы!" — крикнула как-то Гурия такому сборищу, и весь класс поднял романтиков от познания на смех.
"Миром движет любовь и воля", — считала Гурия. Под любовью она понимала игру. Апельсины воли прибавили, а любви — нет. Настроение не поднималось. Это чертовы ублюдки ухитрились ее обидеть все трое, и даже не заметили, как она ушла. Хорошенькое кино! Решают там "тайны мадридского двора", а она сидит и обтекает. Белка в Египте со своим кавалером, за которого втихую внесла полцены за путевку. "Любите своих, девушки!" — всегда говорила Гурия. Свои были из своего круга. Белка была не от мира сего, несмотря на очень приличных родителей. Стоп. Отставить Белку. Начнем сначала. Плевать бы Гурии на этих пижонов было, если бы не череда пугающих совпадений и не этот маниакальный субъект у крыльца, нависший над ней, но попросивший только сигарету. Гурии сразу захотелось выстрелить, но она вспомнила, что оставила пистолет в бардачке машины в Москве. Она ответила, что не курит. "Э, девушка, да ты и не живешь вовсе", — вдруг сказал он насмешливо, потянул ее за подбородок и сильно дунул в нос. "Ладно бы, поцеловать хотел, ну это еще туда-сюда. А то как кошке в нос дунул — скотина!"
Но там, у крыльца, это ее так удивило и даже остановило сразу дать в пах и посмотреть как корчится. "Почему я так растерялась?" Гурия не знала. Вместо этого она спросила: "А тебе-то что?" Он ей ответил участливо так: "Мне — ничего, а тебе — думать".
Больше всего она ненавидела думать. Это бессмысленный процесс тормозил в богатеющем государстве процесс дальнейшего обогащения. Это Гурия знала точно. Если ей нужны были деньги, она вела эту дурацкую передачу для тех, кто не умеет жить и зарабатывала сколько надо. Или писала в журналы, или брала у турфирм заказ на пиар их услуг в высших сферах. В этих сферах слов на ветер не бросали и за вброшенное ею словцо платили кругленькую сумму. Все стоило вполне определенно, и к тому, кто этого не понимал, она не обращалась. Она снимала ренту, а кто жить не умел — свободен, следующий! Кто-то сам захотел родиться у матери-одиночки с комплексами. Как мальчик с очками у несчастной Белки.