— Ну и как? Не пора ли нам все обсудить как разумным людям? — спросил Уинстон размеренным и спокойным тоном.
— Зависит от ваших предложений, — сдержанно ответил Джефрис. — Но говорить об освобождении заложников не приходится. Ни при каких обстоятельствах.
Безапелляционность этого заявления была для Уинстона второй неожиданностью. Он понял, что утратил инициативу, но никак не мог догадаться, как и почему.
Прозрение пришло внезапно, и Уинстон мысленно обругал себя за допущенную оплошность. Конечно же, радиотелефон. У его противника была возможность связаться с внешним миром, и он ею воспользовался, а это означало, что приведен в действие план с целью прийти на помощь террористам.
Уинстона застали врасплох, но надо было утаить это от противника. Он заставил себя продолжать разговор, хотя его голова была занята иным — поисками выхода, и он старался перебрать несколько возможных вариантов.
— Может быть, — предложил он, — вы мне скажете, чего вы хотите? Тогда мы сможем начать переговоры.
— Я хочу одного, — крикнул Джефрис в трубку с безумным смешком, — чтобы вы, грязные свиньи, убрались отсюда подальше, пока не началось смертоубийство. Но мы же оба знаем, что вы меня не послушаетесь.
Казалось, он был пьян, а скорее всего, накачался наркотиками до синевы. Для Уинстона это было предзнаменованием новой беды, поскольку он знал, к чему ведет прием «нирваны», и на него произвела должное впечатление нарисованная его собеседником перспектива массового кровопролития.
Нужно было спешно менять тактику.
— Послушайте, — стал мягко внушать Уинстон, поняв, что ему надо уйти в оборону, — мне кажется, что нет никакой нужды проливать кровь. Мы могли бы прямо сейчас обо всем договориться. Вы можете выйти из гостиницы в любое удобное для вас время.
— Ишь чего захотел! — презрительно возразил Джефрис. — Ты хочешь, чтобы я вышел отсюда и прямиком — в тюремную камеру? Ничего у тебя, свинья, не выйдет. Когда я пойду отсюда, то выйду на свободу.
— И мы оба знаем, что как раз это у вас и не получится, — твердо заявил Уинстон, повторив прежние слова своего собеседника. Нужно было спешно изыскать путь, чтобы пробить броню уверенности в своих силах, которую неожиданно обрел противник.
— Из этой гостиницы, — убеждал Уинстон, — есть только два выхода: в наручниках или на носилках. Выбор за вами.
Он сделал паузу, чтобы его собеседник мог до конца прочувствовать сказанное, и выложил на стол свою последнюю карту:
— Мы с вами говорим по телефону в последний раз. С этого момента я буду пользоваться громкоговорящей связью, чтобы ваши напарники тоже могли знать, о чем идет речь. Должно быть, вы твердо убеждены, что они останутся на вашей стороне в критический момент. Но мне хотелось бы знать, насколько вы способны довериться каждому из них.
Ответа не последовало. Противник не стал умничать или хорохориться, и Уинстон почувствовал прилив радости. Все-таки он достал этого подонка, напугал и вынудил задуматься над тем, что его положение далеко от благополучного.
Джефрис не просто перепугался. Внезапно им вновь овладела паника. Деннингс и Маккинли были нужны ему, чтобы сработал план Скотта. Если они откажут ему в лояльности и поддержке, у него не было никаких шансов. А проклятая свинья-полицай был прав: если встанет выбор между капитуляцией и смертью, для любого из его подручных вопрос будет предельно ясен и они станут паиньками. По состоянию на данный момент им угрожало минимальное тюремное заключение по обвинению в вооруженном нападении — три года в худшем случае. Неужели кто-то из них решится рисковать пожизненным заключением за убийство заложников? По мнению Джефриса, маловероятно. Если бы его самого поставили перед таким выбором, он точно знал, как бы поступил.
Но выбора у него не было. Он не мог выбирать из-за холодного, иррационального и всемогущего страха, который его никогда не покидал. Джефрис не мог даже представить себя в тюремной камере, что не имело никакого отношения к боязни закрытых пространств. Это было нечто худшее, что он нес в себе с самого детства.
Джефрис вздрогнул, когда на него вновь нахлынули воспоминания о прошлом. Тогда ему было всего семь лет, и он был нормальным и счастливым ребенком в компании себе подобных. Хорошо выглядел, отличался смекалкой, тянулся к знаниям и готов был всем верить. Естественно, такой ребенок потянулся к человеку, который больше всех заслуживал доверия, — своему учителю.
А его доверчивость втоптали в грязь. То, что невинный ребенок принял за интерес к нему профессионального педагога, на деле имело иную причину и оказалось грязной похотью.
Сексуальный контакт не оставил серьезных физических последствий, но привил ребенку ярую ненависть к гомосексуалистам, которая в подростке переросла в иррациональный страх. В пору сексуальной зрелости он постоянно опасался, что его начнут преследовать «голубые». Именно всепоглощающая ненависть к сексуальным меньшинствам привела его к политикам, исповедующим крайне правые взгляды. Сейчас, когда он стал уже взрослым, его ярость не знала предела.
Он был молод и, считалось, хорош собой, и он наслушался массы жутких тошнотворных историй о том, что происходит в тюрьме с красивыми парнями. Изнасилование, сексуальное рабство, заражение СПИДом. Такое в голову не могло прийти. Джефрис скорее умрет, чем позволит засадить себя за решетку хотя бы на сутки.
Его вернул к настоящему голос Уинстона, вновь прозвучавший в телефонной трубке.
— Ну так что? — спрашивал он. — Что вы собираетесь делать?
Джефрис попытался подавить приступ паники и одновременно лихорадочно подыскивал ответ. Обещанная помощь должна была прибыть в ближайшие минуты. Значит, ему нужно было как-то выиграть время.
— Ну, хорошо, — выпалил он. — Предположим, я скажу, что готов к переговорам. Чего ты хочешь?
Уинстона крайне поразила внезапная и резкая перемена настроений его противника. Очевидно, удалось наступить ему на больную мозоль. Но как и почему? Возможно, это побочное следствие приема наркотика. Но что бы ни было причиной, следовало развивать успех.
— Отпустите половину заложников сейчас же, — предложил он. — Потом еще поговорим.
— Нет! — завизжал Джефрис. Заложники ему были нужны не меньше, чем два его вооруженных напарника. В отчаянии он стал подыскивать что-нибудь такое, что можно было бы выменять на затяжку времени. — Послушай, а если я скажу, в каком пабе заложена бомба? — предложил он. — Она установлена на взрыв к середине завтрашнего дня. Я могу тебе сказать, где она спрятана и как ее можно обезвредить. Ты можешь спасти десятки жизней. — После короткой паузы добавил жалобным голосом: — Ведь это же будет жест доброй воли, не так ли?
Уинстону потребовалась пара секунд, чтобы обдумать предложение. Оно не представляло ценности в плане спасения жизни людей, поскольку подобную угрозу отвели. Но Джефрис-то этого не знал, а его готовность пойти на уступки сама по себе многое значила. Когда возникала ситуация с заложниками или осадой вооруженных террористов, труднее всего давался начальный этап переговоров. Позднее появлялась и возможность реального прогресса.
— О'кей, — согласился Уинстон, — для начала неплохо. Давай подробности.
— Бомба находится внутри игрального автомата в более дорогой части бара паба «Бул-энд-Буш» в Камдентауне, — сообщил Джефрис. — Бомба «чистая»: на ней нет никаких хитроумных приспособлений, чтобы не позволить ее обезвредить. Просто нужно отсоединить провод от часового механизма.
Уинстон слабо представлял себе, как удалось засадить бомбу в «однорукого бандита», но решил пока этот вопрос не заострять. Решил позднее напомнить себе, чтобы обязательно допросили всех служащих, имевших отношение к аренде игральных автоматов.