Небо на востоке заалело. От реки разливался перламутровый туман, и в деревьях на холме запели птицы. Наступало утро. Дика захлопнула дверь каморки на засов. Не достанут. «Гады. Твари ползучие!» Сердце колотилось, как у бешеного зайца, и девушка никак не могла отдышаться. Поднесла руки к лицу. Дрожат. Вот как. Она, Шныряла, дрожит! Небывалое дело.
Да и ночка выдалась небывалой.
Когда Вик прощался, Дика поняла, что произойдет в царстве Господаря Горы, — времени оставалось мало. Она вспомнила, как Чертов палец перевернулся во время испытания Макабра, рванула туда — и примчалась вовремя! Вик только вошел в залу, как она появилась у двери. Девушка не стала дожидаться, пока отец прикончит парня или сделает его одним из мерзких змей. Всем сердцем Шныряла ненавидела Господаря.
«Ты у меня поплатишься за все, — скрежетала зубами девушка. — За то, что сделал меня нежительницей! За то, что чуть не убил Виктора! Старый червяк!»
Оказавшись тогда в оружейной палате, Дика взяла то, что могло убить Господаря Горы — яд Балаура! Ну, а ножи метать она всегда была горазда.
Но то, что произошло дальше…
Квадрат окошка понемногу светлел: рассвет захватывал небо. Шныряла плюхнулась на кровать и сжала руки на коленях. Нет сил ждать, думая-гадая, как же он там!
«Виктор…»
Дика подловила себя на том, что не может выкинуть его из головы. А то, как сердце колотилось при взгляде на его будто выточенное из мрамора лицо? Когда смотрела в эти глубокие зеленые глаза, обрамленные длинными ресницами…
— Дура! — упрекнула себя девушка. — Дура набитая, и башка твоя — мешок с соломой! Ты Кобзаревой брехни наслушалась?
Но Шныряла давно поняла, что так просто от этих мыслей не избавишься.
— Идиотка, — подытожила она. — Виктор уже не тот, что прежде. Ты просила его остаться. Если бы он действительно… тебя… Если бы он дорожил тобой, — поправилась Дика, боясь сказать лишнего, — не поперся бы к отцу в его идиотское царство! А тут вернулся — и ты снова уши развесила… Тебе ли о нем мечтать? Будто в зеркало себя не видела! Друг детства? В детстве детям все одно: лишь бы играть с кем-то… он и играл с тобой… А это — другое. Думаешь, ты ему нужна такая?
Дика с досады пнула горшок, и тот откатился к куче хлама. Шныряла подскочила и зарылась в мусор: где-то там под треснутыми кувшинами поблескивал осколок зеркала.
Дика ненавидела зеркала за то, что в них можно было увидеть себя.
Она распрямилась, трясущейся рукой подняла к лицу зеркальце. Убрала непослушную прядь, заглянула в осколок. Повертелась вправо-влево.
Бледное острое личико. Подбородок торчит. Губы тонкие, а зубы — не зубы вовсе! Настоящие клыки. Нос длинный, таким только прорехи в занавесях делать. Тени под глазами. А сами глаза? Один влево смотрит, другой вправо. Красота, куда уж там! Разве что цвет интересный — льдисто-голубой… Лишь одно в ней хорошее… Шныряла стащила косынку, и на плечи хлынули золотисто-рыжие волосы. Длинные ручьи заструились до пояса огненным каскадом.
Да, красивые. И все же…
Дика скривилась.
— Он зовет тебя Дакиэной, но разве ты волчица? Подзаборная шавка! — горько выплюнула она в отражение. — Шныряла, вот ты кто! Думаешь, они зря тебя так прозвали? Да погляди на свою рожу! Кому ты нужна такая — рябая, косая? Ему ли, принцу? Тьфу…
Шныряла сплюнула.
— Зря ты рисковала, спасая его от отца… Может, ему и не хотелось вовсе…
Шныряла вспомнила, как Виктор вел себя после боя с Балауром. Сердце радостно сжалось, но тут же заныло. «А может, Балаур про другую говорил! С чего ты взяла, что о тебе? Не забывай, ты — Шныряла, и всегда ею будешь! Та, кто шныряет под заборами, кого все пинают, кто никому не нужен!»
В дверь неожиданно постучали, и Шныряла напряглась. В мыслях нарисовалось змеиное полчище, притаившееся за крокусами, но девушка спохватилась: «Ага, стали бы эти ползунки стучаться». Дика схватила со стола нож, подкралась к двери и, прижавшись ухом к косяку, прохрипела:
— Кто там?
Тишина. Лишь ветер свистел на холме. Дика оглянулась на окошко: между деревьями посветлело, от травы поднимался курчавый туман. Она рванула засов, и дверь со скрипом приоткрылась. Дика высунула острое личико в щель и обомлела.
На пороге стоял он. В новых одеждах, черных, будто полуночная мгла. По низу мрачного камзола — вышивка змей, переплетенных в танце. Руки сцеплены за спиной. Не шевелится. Смотрит. Косы закинуты за плечи, лицо — осунувшееся, бледное. Лишь глаза светятся изнутри зеленым огнем.