— Храни тебя господь, сын мой!
Похлопал меня по спине и оставил руку на моем плече. Тяжелая была рука, сразу чувствовалось: хозяин ее всегда ел досыта. На моих-то руках и на руках тысяч таких, как я, мяса нет. Я побоялся, как бы омда не зашиб ладонь, хлопая меня по костлявой спине. Он направился к дивану и уселся, подобрав полы широкой галабеи — пошедшей на нее материи хватило бы на рубахи всей моей семье. Жестом пригласил меня сесть рядом. Я подхватил свой узкий подол, притулился на полу у его ног, но он поднял меня и усадил рядом с собой. На столике перед нами стоял чайник и три большие чашки с золотым ободком. Мое изумление росло, а вместе с ним рос и страх. Пусть бы уж он скорее заговорил и кончилось это невыносимое ожидание, от которого у меня в висках застучало. Такой почет оказывают не зря, что-то ему от меня надо. Наконец любезности кончились, перешли к делу. Телефонист объяснил, что услуга, которой хочет от меня омда, одновременно и легкая и трудная, и простая и сложная, но она вполне осуществима. Готов ли я ее оказать? Я ответил, что всегда к услугам омды. Телефонист помолчал, потом предложил омде говорить самому, так, мол, будет убедительней. Омда откашлялся, вытащил тонкий, как сигаретная бумага, платок, от которого по всей комнате запахло одеколоном. Сплюнул в него, снова откашлялся. И вновь я ощутил: передо мной человек, всю жизнь евший досыта, едва он заговорил, я почувствовал запах мяса, курятины, жира и жареного лука. Наклонившись ко мне, он спросил, что я решил насчет земли. Я немного успокоился, подумал, наверно, это и есть цель разговора, и ответил, что мы еще ничего не решили. При слове «мы» омда, вскинув брови, переспросил:
— Кто это мы?
— Мы, феллахи, — ответил я, — которых прогонят с земли. Мы еще не решили, как нам быть, хотя большинство полагает, что землю надо отстаивать, если придется — даже силой.
Омда не рассердился на мои слова, лишь посмеялся и обещал отнестись ко мне иначе, чем ко всем прочим. Но ведь слово не воробей, заметил я, а слово мужчины все равно что клятва, и я считаю себя связанным с другими. Однако омда не дал мне договорить, заявив: он-де меня выделяет из всех, именно поэтому и хочет просить об услуге, а суть ее в том, чтобы Мысри, мой сын, совершил одно дело вместо младшего его дитяти, сына младшей госпожи, которая всегда кормит меня ужином и завтраком и любит как родного отца. Дело это сулит мне большие выгоды. Тут вмешался телефонист и разъяснил: омда ждет моего согласия на отъезд сына, все будет оплачено, и как только я скажу «да», мы обсудим все подробно, в том числе и сумму. Целых полночи они слово за словом излагали мне свой план. Невольно прислушиваясь к ночным звукам, долетавшим с улицы, — голосам сторожей, окликам феллахов, разыскивающих пропавшую курицу или овцу, — я пытался уяснить, к чему все-таки клонят телефонист и омда. Телефонист сказал: Мысри должен будет пойти в маркяз и получить там важные документы вместо сына омды. А потом, — добавил омда, — Мысри возьмет в маркязе еще один документ, менее важный, в тот же день поедет с ним в Александрию и вернется до захода солнца. Все дорожные расходы омда ему оплатит. А почему, — спросил я, — этого не может сделать сын омды, зачем Мысри ехать вместо него? И тут на меня обрушился первый удар.
— Мысри, — сказал телефонист, — поедет не вместо сына омды, а как сын омды.
Сердце мое упало.
— Что же это за документ? — спросил я.
— Призывное свидетельство.
Слова эти произнес омда, небрежно махнув рукой, словно вопрос не заслуживал внимания. И не успел я опомниться, как телефонист спросил, согласен ли я. Голова моя туго соображала. Омда подал знак телефонисту, и тот наконец раскрыл до конца все карты. Говорил он быстро и сбивчиво, брызгая слюной. Капли ее долетали до моего лица. Мне стоило отчаянных усилий поспевать за его словами. Я попытался раз-другой остановить его, переспросить, но нет, прервать его было невозможно. Так и сидел я с открытым ртом, руки как плети висели вдоль тела; я чувствовал, пот ручьем течет с шеи мне на грудь. Телефонист говорил о том, что два дня назад сыну омды пришла повестка в армию, то есть на военную службу. Но по особым причинам, — а о них слишком долго рассказывать, — омда не хочет отдавать в солдаты своего сына. Меня же он числит как бы роднею — недаром доверил сторожить его дом. Долго искал он выход из положения, но ничего не мог придумать. А если сын омды уйдет в армию, это будет трагедией для отца с матерью. И вот, наконец, они нашли выход, простой и легкий, — пусть вместо сына омды пойдет кто-нибудь другой. А поскольку омда считает меня за брата, а Мысри любит как сына, почему бы Мысри и не пойти в солдаты вместо сына омды. Если я согласен, омда готов поговорить со мной всерьез. Он удовлетворит любую мою просьбу. Главное, чтобы я согласился помочь ему в этом несложном деле.