— Вот выполним первую часть нашей священной миссии — освободим землю, вернемся, а там уж решим и наши внутренние проблемы. Это будет вторая часть нашей миссии.
— Значит, ты ни словом не обмолвился о своем деле?
— Нет, не время сейчас.
— Если тебе неловко, хочешь, я возьму это на себя.
Но Мысри отказался. В обычное время, сказал он, между ним и сыном омды тысячи различий, но теперь все стали равны. Имена, положение, обличье утратили всякое значение. Участие в освобождении египетской земли, это великая честь — не важно, под каким именем и в каком качестве человек принимает в нем участие. То же самое сказал он и командиру части, добавив, что только на фронте сможет вернуть себе утраченное самоуважение. Вспоминая об этом, я думаю, неужели Мысри искал смерти? Чего желал он, уезжая на фронт сражаться или погибнуть? Не потерпел ли он поражение еще до встречи с врагом, в битве с самим собою? Я не могу ответить на эти вопросы, но я пишу и мне кажется, будто в жилы мои вливается кровь другого человека, ставшего мне особенно близким, роднее единокровного брата. Мысри погиб. Это слово я слышал от него не раз. Увы, единственное, что я могу сделать для него — рассказать о нем и оплакать его память. Но много ли в том толку? Умерший уходит из жизни, а другие, даже самые близкие ему люди, продолжают жить. Так в чем же его вина? А я — в чем я виноват? Его история лишний раз убедила меня только в одном: нет в нашем мире справедливости. Если мы, люди, и вправду уважаем свое человеческое достоинство, наш долг — требовать у бога справедливости. А если он откажет, искать себе другого бога. Но смысл справедливости заключается в одном: дать силу и мощь бесправным. Прошу вас, не спрашивайте меня: а ты, что ты сделал, чтобы помочь Мысри? И почему перекладываешь ответственность на небесного владыку? Зачем окутывать эту историю метафизическим туманом и превращать ее чуть ли не в легенду? Где твоя вера в мощь человека и его способность быть создателем и вершителем своей судьбы?
Но вернемся лучше к Мысри. Его настойчивое желание скорее попасть на фронт удивило меня. Я пытался отговорить его, но он ничего не желал слушать и продолжал укладывать вещи. Я не мог понять его поведения. Согласно полученному нами приказу на фронт отправлялся лишь определенный контингент солдат. Мысри в него не входил. У каждого служащего в нашей военно-медицинской части своя специализация. От нас требовали санитаров, рентгенологов, лаборантов и поваров для полевых кухонь. Мысри же был братом милосердия. Они в приказе не значились, но он настоял на том, чтобы его включили в группу, отбывающую на фронт. Таких людей, как Мысри, я раньше не встречал. Было известно: многие, особенно родственники высших военных чинов и прочих влиятельных лиц, всячески уклоняются от отправки на фронт, обрывают телефоны, добиваясь поблажек, да и сами влиятельные персоны названивают в часть и сладкими голосами уговаривают не отправлять их сыновей и зятьев на фронт, они ведь — солдаты, а много ли проку сейчас от солдата в зоне Суэцкого канала! Ну и, само собой, у этих солдат — отпрысков богатых семей есть уважительные причины: один — владелец торговой фирмы, приносящей пользу стране, другой содержит семью, у третьего отец уехал по важным государственным делам за границу. Впрочем, какое это имеет значение — одним солдатом больше или меньше. Мысри оказался единственным в своем роде. Он так рвался на канал, словно был уверен, что там отыщет решение всех своих проблем или же смоет с себя в его водах коросту многолетнего терпения. Наконец Мысри кончил укладывать вещи и подошел ко мне. Его словно прорвало, он заговорил с необыкновенным жаром. Сказал: мол, главная причина, по которой он согласился идти в армию вместо сына омды и по которой не хочет сейчас поднимать этот вопрос — желание выполнить свой патриотический долг. Поэтому в его поступке нет ничего зазорного: он не крадет, не наживается. Превыше всего он любит Египет. Единственная радость в его безотрадной жизни — это его имя. Он не знает, нарек ли отец его так умышленно или случайно, но он бесконечно благодарен отцу, ведь имя его происходит от названия любимой страны[13]. Никогда еще я не видел Мысри в таком возбуждении — на разрумянившемся лице его блестели капли пота. Казалось, я был свидетелем рождения нового человека.
Перед самой отправкой Мысри спросили, не хочет ли он что-либо изменить в своих финансовых распоряжениях. Нет, заявил он, никаких изменений вносить он не собирается. Потом Мысри отвел меня в сторону и предупредил: я единственный, кто знает его тайну, и если его не станет, мой долг рассказать всю правду. При жизни его вечно преследовала несправедливость, и он не желает быть ее жертвой и после смерти. Теперь я выполняю свой долг. Но нет, я не намерен разжалобить вас рассказами о судьбе Мысри, вызвать у вас слезы сострадания. Я хочу вместе с вами подумать над тем, что же произошло. Не стану описывать моего прощания с Мысри, его отъезд среди ночи, не буду пересказывать слов, которыми мы обменялись напоследок.