Наступила гробовая тишина, и вдруг внизу, среди сгрудившихся на палубе моряков, послышалось истерическое рыдание. Кто-то выкрикнул:
– Погиб Черноморский флот…
Его перебил голос командира:
– Да здравствует Черноморский флот!
Грозное в своей сдержанности «ура» прокатилось по миноносцу и оборвалось.
Тишину снова прорвал голос Кукеля:
– Сигнальщик, поднять сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь».
В темноте зашелестели, поднимаясь к рею, невидимые флаги.
– Боцман, приготовить шлюпки к спуску!
– Есть приготовить шлюпки к спуску!
– Травить пар, гасить топки!
– Есть травить пар, гасить топки!
– Открыть иллюминаторы и клинкеты. Приготовиться к открытию кингстонов! Проверить подрывные патроны!
– Есть открыть!..
– Есть приготовить!..
– Есть проверить!..
Четко репетовали с разных концов палубы унтер-офицеры.
Топот, шарканье ног… Короткие команды вполголоса… Лаконичные ответы… Скрип боканцев… Взвизгнули блоки талей… Плеснули о воду шлюпки… Стукнули в уключинах весла…
Один за другим отваливали от «Керчи» катера и баркасы с людьми. Они отвозили на берег моряков и возвращались за другими. Когда на корабле остались только командир и несколько человек, необходимых для открытия кингстонов и поджигания бикфордовых шнуров, Кукель молча в последний раз обошел миноносец. Усталым шагом, словно через силу двигая ногами, вышел по гулкому трапу на палубу.
– В шлюпку, друзья, – тихо сказал он, будто боясь нарушить покой умирающего корабля. – Боцман, поджечь шнуры!
Боцман сделал шаг к трапу, остановился, сдернул с головы фуражку и торопливо прильнул губами к шершавому железу пиллерса. Слышно было, как звякнуло о металл серебро его дудки.
– Не могу, как хотите, – не могу… – сказал он, ни на кого не глядя.
Кукель молча взял из его рук коробок, чиркнул спичку и поднес огонь к бикфордову шнуру. Синее пламя зашипело, побежало по палубе. В воздухе запахло порохом. Все молча спустились в командирский вельбот.
Через полчаса, ровно в час тридцать минут 19 июня, эскадренный миноносец «Керчь» перестал существовать. Он пошел ко дну на тридцатиметровой глубине против мыса Кадош, у Туапсе.
Моряки стояли на берегу, пока волны не сомкнулись над их кораблем. Тогда они стали медленно расходиться. Одним – тем, кому мерещились тепло, отдых от войны, спокойная жизнь, – путь лежал на юг. Другие, кому хотелось привычной трудовой жизни в деревне, решили пробираться на север, в Россию, по домам, к родным избам, женам, к семьям. Третьи тут же, на месте, собирались в отряд, чтобы начать партизанить в тылу белых армий.
Особняком сидела группа матросов вокруг боцмана Никитича, рассказывавшего о том, что на Волге идет война с адмиралом Колчаком за свободу, за революцию, за хлеб. Туда-то и надо идти всем, кто хочет сражаться за революцию, Россию, флот…
В этой группе, внимательно слушая старого боцмана, сидели и юные добровольцы – Паша Житков и Саня Найденов.
Глава вторая. Исчезновение старого факира
Почему не видно самолета?
Лето выдалось холодное и сырое. Влажная прохлада ночи была так ощутима, что горожане затворяли окна, едва солнце спускалось за острова. Даже любителей белых ночей не привлекало романтическое сияние не проходящего дня. Они также захлопывали окна и раздраженно опускали шторы, спасаясь от порывов северного ветра.
Как почти во всех домах, окна были закрыты и в этой квартире. Свет лампы, затененной зеленым козырьком, падал на синее сукно огромного письменного стола. Стол был завален грудой книг, тетрадей, папок, просто листков бумаги, сложенных стопочками и беспорядочно разбросанных, – чистых, исписанных аккуратными четкими строчками и небрежно исчерканных какими-то каракулями, формулами, диаграммами. У края стола, забравшись с ногами в глубокое кресло, обитое побелевшей от времени, истертой на сгибах кожей, работала девушка. Ее голова, склоненная над тетрадью, горела в свете лампы золотом растрепанных белокурых волос. Девушка была увлечена работой.
За спиной девушки, в полутьме огромного кабинета, слышались тяжелые шага, приглушаемые пушистым ковром. Профессор Бураго ходил по кабинету, попыхивая старенькой трубкой. Он был велик ростом и грузен. Большая голова с шишковатым черепом казалась еще больше от обрамлявшей ее львиной гривы седых кудрей. Такая же седая, огромных размеров борода ниспадала на широкую грудь старика.
Время от времени старик останавливался перед каким-нибудь из многочисленных книжных шкафов, закрывавших три стены кабинета, брал с полки книгу, сосредоточенно и вместе с тем небрежно перелистывал и ставил обратно. При этом он вовсе не заботился о том, попала ли книга на свое место. Казалось, что он делает это почти машинально. По-видимому, мысли его были далеко от того, что происходило вокруг, и даже, может быть, от того, что он искал в книгах.
Еще несколько раз пройдясь по кабинету, старик остановился перед большим стенным календарем. Это был странный календарь. Под четкими, жирно напечатанными цифрами дни были зачеркнуты и наново написаны крупным корявым почерком. Бураго стоял перед календарем и долго смотрел на него.
– Погляди-ка, Валек, что здесь написано, – прозвучал вдруг его глубокий бас. – «В этот день моряки черноморской эскадры, оставшиеся верными Советской власти, по приказу Совета Народных Комиссаров уничтожили свои корабли, предпочтя их гибель позорной сдаче немцам…» Подумать только! – задумчиво повторил он. – Ты была тогда совсем крошкой…
Девушка подняла голову от тетради.
– Честное слово, папка, – стараясь скрыть раздражение, проговорила она, – это все-таки диссертация, хоть и «детская» с точки зрения профессора. И твои разговоры мне вовсе не помогают.
– Вечные разговоры… Пустые разговоры старика… – Он вздохнул. – А не думаешь ли ты, что твоему Александру этот листок календаря куда интереснее, нежели то, будешь ты кандидатом физических наук или не будешь? Подумай-ка: в день, отмеченный календарем, он мальчишкой участвовал в новороссийской трагедии флота…
Девушка с улыбкой отложила перо, схватила руку старика и прижалась к ней щекой.
– Ах, папа, папа. Чудак ты, право! Начать с того, что в Новороссийске все было вовсе не в «этот день»…
– То есть как это? – Седые брови старика, как две мохнатые гусеницы, вползли на лоб. Он ткнул пальцем в календарь. – Или «все врут календари»?
– Календари, может, и не врут, но ты уже три дня не отрываешь листки. Три дня ты пытаешься рассказать мне про гибель эскадры.
– Фантасмагория! – воскликнул старик. – Положительно: становлюсь стар. Впрочем, чепуха! Знаешь, из-за чего это происходит? Я никак не могу найти точку, одну единственную точку, на которую можно было бы опереться, чтоб сдвинуть…
– Земной шар? – перебила девушка отца.
– Нет… Всего только мою задачу…
– Заработался, папуля, – ласково сказала Валя и сладко потянулась. – Пойдем-ка гулять, это тебе помогает.
– Гулять?.. Да, да, конечно, это чудесно. Пойдем. Мы пойдем гулять, – с комической торжественностью повторил он и, сунув потухшую трубку в карман, улыбнулся и взглянул на Валю. – А показать?
Девушка молча глядела на отца. Она знала его и потому по выражению глаз, по тронувшей губы старика лукавой усмешке поняла, что ее ждет что-то удивительное.
– Тащи-ка чашку кипятку, – сказал он, а когда она вышла, отпер ящик письменного стола и достал из него небольшой металлический стаканчик. Это был обыкновенный алюминиевый стаканчик для бритья. Когда Валя вошла с чашкой горячей воды, Бураго поспешно накрыл стакан газетой.