Аннотация:
Простите за различные ошибки, уехал из России в 14 лет, с тех пор подзабыл русский язык. Песни использованные в тексте, принадлежат А. Розенбауму и неизвестным авторам.
Глава первая
Дружки это мы: Леха, Зорик, Мишаня, Габассо и я. Все мы, кроме Габассо, конечно, родились на просторах несуществующей ныне, огромной и могучей страны. Всех нас родители увезли в Израиль, когда эта страна начала трещать по швам, в начале девяностых. Габассо был не в счет, хотя потом и у него обнаружились русские корни.
Познакомились мы еще в "тиронуте", то есть на курсе молодого бойца. Тогда нам впервые доверили чистку оружия, Габассо сидел рядом со мной на плацу, мы благоговейно разобрали выданные нам два дня назад М16, разложив части затвора на чистых тряпках и неумело наводили блеск на все это хозяйство. Мимо пробегал крепкого телосложения блондин; около Габассо он споткнулся и заехал ногой по тряпке, разбросав все детали. Это и оказался Леха. Почему он споткнулся именно рядом с нами, навсегда осталось тайной. Минут десять мы втроем ползали по пыльным плитам плаца, собрали почти все, но "пин-шабат" так и не нашли. "Пин-шабат" это маленький штырек, в сантиметр длиной, который фиксирует боек в механизме затвора М16. Называется он так, потому что тот кто, теряет его, остается на базе в шабат, (суббота, ивр.) то есть в тот уикенд, когда всю роту отпускают в увольнительную. Тут я вспомнил, что по совету одноклассника, купил этот чертов штырек в "Рикошете", а когда получил "собачий жетон", сразу приклеил его к медальону и зашил все это в кусок маскировочной сетки. Тогда оказалось, что ни у одного из нас нет ножа, чтобы извлечь злополучный "пин". К нам уже направлялся сержант, когда наблюдавший за этой возней Зорик извлек "Эндуру" и спас положение. Нож поразил всех, даже у сержанта округлились глаза при виде лезвия непривычной, хищной формы, с дыркой, для открывания одной рукой.
Мишаня подружился с нашей компанией позже, когда на марш-броске сержант приказал положить его на носилки, которые мы четверо волокли пару километров, а Мишаня лежал и травил анекдоты, не боясь прикусить язык от тряски.
Потом мы принимали присягу. Две недели подряд лил дождь, и только в день церемонии тучи разошлись. В предгорьях стояла температура под ноль, но оказалось, что нельзя присягать в куртке. На наш вопрос сержант только рявкнул: "Не присягают в куртке и все!!!". Можно подумать, в ней присяга потеряла бы силу. Не знаю как другие, а я натянул две пары кальсон, штаны, две футболки, свитер, гимнастерку и еще один свитер. Мы стояли в колеблющемся свете факелов и произносили слова присяги. Из-за дождей, у меня, начался насморк, поэтому вместо: "Ани нишба!" (я присягаю, ивр.) у меня выходило: "Ани нишма!" (я слышу, ивр.).
После этого, мы все попали в учебку.
Габассо, вообще, прижился в нашей компании чудом; в Израиль он приехал с родителями из Аргентины, но корни у него, каким-то образом, оказались русские. Сначала мы ничего не заподозрили, когда он заговорил с нами, смешно коверкая слова. B Израиле любой марокканец или эфиоп может вымучить, ломая язык, пару слов на русском, типа "билиядь", или послать "кебене мат". Однако Габассо так лихо строил фразы и предложения, что мы поняли: здесь что-то не так, не в Патрисе Лумумбе же он выучил язык, стали расспрашивать и просто упали от удивления. Оказалось, что русский он знает от прадеда, русского офицера (еврея!), воевавшего еще в первую империалистическую под командованием самого Брусилова и получившего из его рук офицерского Георгия за участие в прорыве, а после революции бежавшего в Южную Америку. Услышав имя Брусилова посреди холмов Самарии, в тренировочном лагере, мы слегка прибалдели, но почувствовали симпатию, которая перешла в уважение, когда после наступления субботы Габассо, с отвращением глянув на местных, коренных израильтян, распивавших заменявший вино виноградный сок и оравших песни, позвал нас в палатку, чисто по-русски щелкнув пальцем по горлу. B палатке Габассо порылся в своем "чимидане" (необъятный солдатский баул с лямками) и выудил двухлитровую пластмассовую бутыль из-под спрайта. B бутыли оказалась текила! Через полчаса мы разлеглись на склоне оврага перед колючкой, огораживающей базу. Два литра текилы плескались в солдатских желудках раскручивая и встряхивая полную звезд простыню неба над нашими головами. Лысые, каменистые холмы превратились в цветущий сад, вопли шакалов в классическую музыку, а наши чувства к Габассо - в обожание. Крики сержантов, муштра, скорпионы, песок в спальниках и несъедобная жратва остались где-то далеко, вокруг был только кайф... Как оказалось, в запасе имелись еще две бутылки, поднимавшие наш боевой дух до небес в течение следующих трех недель, а потом была увольнительная. С этого события совместные пьянки по субботам стали традицией и продолжались до самого окончания учебки, прекратившись только в Южном Ливане, где такая пьянка вполне могла стоить жизни.