Генералов начал тост:
— Уважаемые господа! Только что начали поступать данные от наших наблюдателей с участков. И по результатам первых шести участков наметился лидер выборов.
— Где данные? — заволновалась Катя, но Генералов жестом успокоил её.
— Должен вам сказать, что Екатерина Германовна Чайкина уверенно лидирует…
— Ура! — крикнула тонким голоском секретарша и испуганно спряталась за компьютер.
— За нового депутата! — провозгласил Генералов.
Катя выпила залпом, почти не ощущая вкуса шампанского. И тут только почувствовала, как ужасно она устала. Взглядом она поискала мужа. Тот сладко спал в кресле. Галстук сбился набок, а обычно причёсанные назад волосы сбились в смешной чубчик. Да, Косте тоже досталось будь здоров. Ничего, зато Катин «Светлый путь» хоть и не выставился списком, но смог провести в Думу целых семь депутатов! А уж там, внутри, она наведёт порядок, и к следующим выборам у неё будет своя партия, с которой пусть попробуют не считаться!
Богатая и знаменитая, богатая и знаменитая, — это не Катя Чайкина так думала. Это стучало шампанское в висках.
Я сделала это! — а это думала уже она, с умилением рассматривая мужа, мирно посапывающего среди общего шума.
— Данные ещё по десяти участкам! — вошла в комнату помощница Генералова Татьяна. — Мы лидируем с а-агромным отрывом! Оставьте коньячку–то труженикам! — возмутилась она и, прихватив бутылку и несколько яблок, скрылась за дверью.
Там дымились от постоянных звонков телефоны, и несколько операторов собирали невиданный урожай: проценты без пяти минут депутата Чайкиной превышали все предварительные прогнозы.
20 декабря 1999 года, ночь–утро,
Москва
Шоколадный лабрадор уткнулся ему в плечо и жалобно заскулил. Гоша хотел успокоить пса и открыл глаза. Было темно и тихо, лишь странные звуки нарушали ночную тишину. Это Зера, примостившись на его плече, тихонько стонала.
— Зера, что, началось? — окончательно проснулся Гоша.
Она посмотрела на него огромными испуганными глазами:
— Кажется, да. Гош, я боюсь! — призналась она.
— Вызвать «скорую»? — Гоша вскочил, лихорадочно натягивая одежду.
— Нет, я сама, здесь же близко, — превозмогая начавшуюся очередную схватку, Зера помогала Гоше натянуть на себя одежду.
В лифте она молчала, только цеплялась за Гошу и смотрела умоляющими глазами, в которых перемешались боль и страх.
И только в машине, когда боль откатилась, готовя силы для новой схватки, она заговорила тихо и быстро, словно боясь, что Гоша не даст ей выговориться:
— Боюсь ужасно! Я, наверное, — она глубоко вдохнула воздух, — умру… Нет–нет, не перебивай. Я знаю, у нас все женщины в роду рано умирают… Мне так не страшно, но за ребёнка страшно… У нас будет девочка, я знаю точно, ты не бросай, Гош, нашу девочку…
— Зера, ты бредишь! — прервал её Гоша и строго приказал. — Не пори ерунды! — он понимал, что надо говорить чётко и уверенно, чтобы выбить из головы жены дурацкие мысли о смерти. — Тысячи женщин рожают, и ты прекрасно родишь.
В приёмной Первой Градской больницы не спали. Прямо перед Зерой привезли ещё двух рожениц, эта ночь выдалась урожайной.
— Так, Сидорова, пройдёмте, — тоном доброго милиционера распорядилась пожилая дежурная.
Зера, испуганно оглядываясь на Гошу, скрылась за белой–белой дверью. Она была такой маленькой — только глаза и живот — и несчастной, что у Гоши защемило сердце. Он потёр грудь и огляделся.
— Коньячку? — предложил мужик лет сорока в лёгкой кожаной куртке. Похоже, выскочил из дома в первом, что попалось под руку. Тут только Гоша понял, что и он привёз Зеру в одном пиджаке. Хорошо, хоть джинсы догадался надеть, — усмехнулся он и протянул руку за флягой с надписью «Боссу от подчинённых».
— Первый? — спросил Босс, делая глоток вслед за Гошей.
— Первый, — согласился Гоша. Приятное тепло от коньяка разлилось по груди, немного заглушило страх, который он так тщательно скрывал от Зеры. «…У нас все женщины в роду рано умирают», — звучало в ушах.
— А у меня — третий! И всё равно никак не привыкну, — Босс удивлённо улыбнулся и снова протянул Гоше флягу.
Новый обжигающий глоток исправно отогнал дурные мысли. Гоша и сам не заметил, как задремал.
…Шоколадный лабрадор смотрел на него умными, почти человеческими глазами. Только глаза те были не ореховые, как у сестрёнки, а тёмные, приподнятые к вискам. И в глазах его плескалась боль.