А если она продолжала спать — он мог до бесконечности любоваться каждой черточкой её лица, каждым изгибом её тела, каждой прядью её рассыпавшихся по подушке волос. Он вдыхал и впивал её образ, старался зафиксировать и удержать в памяти все его детали, слагавшиеся в удивительное целое. Если бы она знала, чем он для неё пожертвовал — он продал и предал все, лишь бы её никогда не предать и не продать, и, кроме любви к ней, цепь собственных предательств оставила в нем лишь холодную ненависть к миру, потребовавшему такую несуразно большую и жестокую плату, чтобы иногда он мог оказываться рядом с ней, любимой и желанной — и знать, что перед ней-то он ни в чем не виновен… Иногда ему приходило в голову, что, может, лучше рассказать ей все как есть — но нет, тогда могла навек оборваться тонкая ниточка, продолжающая их связывать. Были вещи, которые, ему казалось, она бы ни за что не простила ему — хотя они и были сделаны ради нее. А может быть — иногда ему приходила в голову сумасшедшая мысль тайна женской души такова, что она не только простит его, но и примет сделанное им как драгоценный дар: ведь ничего другого он не способен был ей подарить.
Когда телефон затрезвонил, он быстро схватил трубку, чтобы громкие гудки не разбудили спящую.
— Да?
— «Литовец»? — осведомился голос в трубке. — Снимайся с места.
— Когда? — спросил он.
— Немедленно.
— Что произошло? — он знал, что такого вопроса задавать не положено, особенно по линии международной телефонной связи, и все-таки не удержался.
На другом конце провода просто положили трубку.
Он с силой смял сигарету о донышко пепельницы — и тут же закурил следующую. Ему надо было хотя бы пять минут, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями.
В Москву придется вылетать ближайшим рейсом, это факт. Собственно, он давно был к этому готов. На определенном этапе без него никак нельзя было обойтись. По тому, что ему было известно, он должен был сыграть роль основного прикрытия для человека, со следа которого надо было сбить охотников. Но он так надеялся, что охотники и без того потеряют след, и можно будет обойтись без него!
Женщина все-таки проснулась — и теперь глядела на него сквозь мягкий сумрак, больше похожий на почти прозрачный синий туман, и её глаза были в этом тумане как две звезды.
— Что произошло? — она словно эхом повторила вопрос, который он только что задал телефонному собеседнику. По-русски она говорила вполне чисто, но мягкий акцент, когда гласные словно бархатной лапкой придавлены и растянуты, а согласные выскакивают из-под этой лапки, недовольно прищелкивая, позволял угадать в ней полячку.
— Дела, — ответил он. — Меня на два дня вызывают из Парижа.
— Но ведь через два дня меня здесь не будет, — сказала она.
Он только кивнул.
— Знаю.
— И ты не можешь отложить свой отъезд?
— Нет, — так же коротко ответил он.
— Даже ради меня?
Ему захотелось сказать ей: «Именно ради тебя я и не могу его отложить! Если я сейчас пошлю все на фиг, я больше никогда не сумею вернуться в этот чертов Париж, единственное место на земле, где наши пути могут теперь постоянно пересекаться, где я могу быть уверен, что хотя бы раз в два месяца мы сумеем украсть у жизни вот такую ночь… Вся моя жизнь идиотское ожидание наших слишком коротких встреч… Ожидание, наполненное тьмой тьмущей никчемных дел, наполненное ненавистью и болью…»