Узнав о срыве уже выполненной боевой задачи, Климент Ефремович весь вскипел. От негодования и ярости у него дрожали руки, тряслись щеки, в глазах сверкали молнии бешенства. Схватив со стола уже готовые материалы на представление, он в гневе изорвал их в клочья и отшвырнул от себя. Круто развернувшись к адъютанту, почти прокричал ему в лицо:
— Немедленно! Вызвать машины! — и бегом выскочил из землянки.
Как обухом по голове, оглушила нас эта история. Мы сидели в штабной землянке и горестно поглядывали на валявшиеся по полу клочья нашей Гвардейской, тишина была такая, что мы слышали дыхание друг друга.
— И какой же дурак рекомендовал этого комбата?! — вдруг возмущенно вопросил начальник разведотдела дивизии капитан Демичев. — Это же бездарный и трусливый тип! Я знаю его, как свои пять пальцев! — со злостью хлопнул по колену, порывисто встал и выскочил из землянки.
Негодование у всех за эту неудачу было настолько велико, что каждый из нас, самолично, хотел отколотить этого бездарного и трусливого комбата, так опозорившего всю дивизию.
Из штабной землянки мы выходили как пришибленные. Словно черная туча опустилась на командный пункт нашей дивизии. Вышли все, словно ожидая, что Климент Ефремович еще раз отчитает нас за столь печальный провал операции.
Почти стемнело. Климент Ефремович молча ходил взад-вперед, заложив руки назад, лицо суровое, злое, ни на кого не глядел, казалось, заговори с ним сейчас, опять хлынет ярость негодования.
Вскоре подошли машины командующего фронтом Кулика. Уже стоя у машин, командующий отдавал последние распоряжения командиру дивизии, а Климент Ефремович все так же молча сел в одну из машин и первым уехал с нашего КП.
НАШ ЛЕВЫЙ СОСЕД
Командование противника продолжало накапливать силы на нашем участке фронта. Очертя голову враг рвался к Ладожскому озеру. Давление изо дня в день усиливалось, дивизия с величайшим напряжением сдерживала напор. Видя это, командование нашей 54-й армии приняло меры к усилению позиций. Участок обороны нашей дивизии был значительно сокращен, и теперь у нас появились правый и левый соседи. Положение облегчилось. Но не надолго. Дело в том, что нашим правым соседом была действительно боевая дивизия, дрались они по-гвардейски, а вот с левой стороной — 125-й горно-стрелковой дивизией, дело было плохо, оказалась она очень слабой: стоило немцам нажать, как она без особого сопротивления откатывалась на несколько километров, открывая для немцев наш левый фланг. Уже несколько раз нам приходилось спешно перестраиваться и бить немцам во фланг, выручая эту несчастную дивизию. Однако могло произойти и наоборот: упредив нас, немцы смогли бы ударить по открытому флангу — и тогда катастрофа. Вот почему в нашей дивизии все больше и больше росло возмущение таким позорным поведением нашего левого соседа.
В один из воскресных дней сентября (которых, кстати, мы тогда не замечали и никогда не использовали их для отдыха) на небольшой высотке, покрытой вековыми деревьями, проходило дивизионное собрание партактива. День выдался теплый, днем стало даже жарко, и президиум разместился за небольшим столом, сооруженном из досок на четырех кольях, вбитых в землю, на таких же кольях возле стола уложили доску скамейки. На стол водрузили уцелевший каким-то чудом графин с хвойной болотной водой и стакан, рядом лежали бумаги докладчика и карандаш. Красная скатерть едва закрывала поверхность стола, потому присутствующие «в зале» могли свободно созерцать ноги членов президиума, обутых кто в хром, кто в кирзу. Остальные участники собрания разместились перед президиумом — веером, прямо на земле, покрытой толстым настом из сухой листвы, хвои и мелких сучьев: сидели по-азиатски, подобрав ноги под себя, устраивались по-русски, обхватив руками торчащие перед носом колени, кто-то лежал на брюхе, а иные просто на боку — словом, разместились кто как мог и где кто мог.
Расчистив местечко, я тоже уселся лицом к президиуму, опершись спиной о толстый ствол большой старой ели. Подбежавший подполковник Мелкадзе Ш. И. с разбегу плюхнулся рядом. И тут же вскочил как ужаленный.
— Вай! Тшорт! Тшорт! — Схватился сзади за брюки и отодрал сухую растопыренную, как ежик, еловую шишку. Повертел ее, со злостью отшвырнул подальше и пожаловался: — Наверно, до крови всю ж... оцарапал. — И теперь уже осторожно, кряхтя и поглаживая все ту же часть тела, уселся рядом.