Как же быстро мы, как общество, возвращаемся к актуальной наскальной живописи, где не изящный бегущий олень, а разлука и неизвестность, возможно, на годы! В личку сейчас все журналисты получают огромное количество просьб проверить адрес и найти там какого-то человека, связь с которым потеряна с начала марта. Очень многие видят своих близких в наших сюжетах и просят прислать поподробнее, на какой машине был этот человек, кто был с ним… Мы показали девочку, которой военные дали шоколад, ее дядя и тетя ничего не знают о ее родителях. На коленях она сидит у незнакомого мужчины. За рулем незнакомый мужчина. Но на заднем сиденье вторым рядом в глубине салона на наших фотографиях разглядели маму девочки – и успокоились.
Поднимаемся на третий этаж больницы. В коридорах – окровавленные люди в несвежих перевязках. Но все врачи и персонал в белоснежных одноразовых костюмах на молнии. Две девушки в таком белоснежном белом сидят на кровати и режут марлю, складывая ее в повязки. Студентки-медсестры. Из разговора – могли бы уехать, но решили остаться. На вопрос «почему» одна из них задумывается и говорит: ну, во-первых, это опыт, которого больше не будет никогда. А во-вторых, поняла, что должна помогать.
«Эдик!» Через коридор к нашему сопровождающему направляется решительная женщина, в которой угадывается хирург. Навстречу ей пожилой медбрат везет столик на колесиках с разложенным всем хирургическим. Жестом показывает мне – дай курить. Эдик дает пачку. В коридорах курят все, но за отсутствие бахил Эдик извиняется – за себя и за нас. «Когда воду привезешь?» – «Сегодня, сегодня, клянусь!» – «Да я тебе не верю, ты обманщик!» – «Дай я тебя обниму», – лезет к ней обниматься, она его отталкивает, но видно, что грозному врачу приятно, все смеются. Я вытягиваю вперед микрофон, понимая, что сейчас будет хорошее интервью, и врач начинает просто без паузы рассказывать, как они тут живут. Нужна вода, не питьевая, а техническая, много. Больница без воды не может. Нужны лекарства и антибиотики. Бинты и марля, врачи – перечисляет все специальности врачей, которые нужны срочно, и их много. Те врачи, которые есть, спят урывками по полтора-два часа. Ряды Пирогова, все как в учебниках. Основная часть всех операций – ампутации, бесконечные ампутации. Нужны продукты. Нужно все. Я ловлю себя на мысли, что в коридоре светло. Спрашиваю про электричество – у больницы чудом сохранился работающий генератор, мне его потом показали. Обложен мешками с песком и тарахтит у главного входа. Вокруг множество людей, это та самая «привокзальная» площадь. Если сюда прилетит снаряд, погибших будут сотни. Но генератор благодаря мешкам с песком продолжит работать даже в этом случае.
Заходим в палату, где стоят пять кроватей. «А этого почему не унесли?..» – спрашивает Эдик у кого-то сзади нас, но сзади нас уже никого нет. На одной из кроватей пациент недвусмысленно накрыт простыней. Азовец – у окна. «Ну что, слава Украине?» – спрашиваю. Отвечает: «Так точно!» Попал в плен с пулевым ранением, сделали операцию. Представляется с достоинством.
Эдик за спиной следит и, если что, громко поправляет, создавая по звуку уверенный брак. Ты рассказывай, рассказывай давай, не юли!
Тот рассказывает, что пошел служить из-за денег, идеологию не разделял. Опять игра в почтальона – я почту носил. Рядом через койку лежит раненый резервист ДНР и смотрит в потолок. Мобилизовали с работы. Прослужил меньше месяца и был ранен. Я спрашиваю у него: «Ну и как вам в одной палате с этим товарищем, вы же стреляли друг в друга и убивали друг друга?» Задумывается. «Да срать мне на него». Опять просят курить.
Сигареты надо носить с собой рюкзаками.
Еще у нас один у двери сидит… Эдик, как смотритель в музее, показывает всю свою коллекцию. Срочник. Бросили без еды и без воды на позициях, ничего не объяснив. Сдался сразу, теперь вот непонятно, что с ним делать, сидит у входа и помогает с транспортировкой лежачих больных.
Эдику по рации что-то говорят, и я четко слышу слово «гроб», он поясняет: сейчас будут хоронить ребенка.
Мы выходим из больницы и обходим ее вокруг. В стене я вижу огромную дыру от попадания, размером с этаж. Целого ни одного окна нет; понимаю, что вся деятельность и больные поэтому сосредоточены в другом крыле. За зданием хаотично разбросаны свежие могилы. Эдик поясняет: «Я решил детей хоронить у церкви, внутри ограды». Храм действительно стоит рядом. Ворота покорежены и вырваны, самому храму тоже досталось. Священник, насколько я понял, в глазах Эдика авторитета не имел никакого и пользовался правом исключительно совещательного голоса, хотя он и был против захоронений – могила была уже вырыта. Четверо мужчин несут на шторах маленький гроб, сделанный из дверец офисных шкафов. Крест с белой табличкой, но выясняется, что нет не только маркера или ручки, но и понимания, что писать, в принципе. О ребенке известны только дата смерти и возраст. Они с мамой, папой и братом вышли из подвала, чтобы идти к автобусам. Попали в какой-то вихрь то ли атаки, то ли контратаки. «А что делают нацики?» – поясняет Эдик. Когда атака на них развивается успешно, они начинают стрелять мирных, именно женщин и детей. В городе мишень можно найти всегда. Кровь, крики… Атака прекращается, потому что бойцы ДНР начинают оказывать помощь и вытаскивать раненых гражданских. Эту девочку убили снайперской пулей, в грудь. Мать ранили. Позже она скончалась в больнице. Отец, с младшим ребенком за руку, в прострации ушел в сторону бензоколонки, где собираются на отъезд. «Он ничего не понимал».