— «Товарищ»? — не веря, переспросил Максим.
— Ах да, я и забыл… — поморщился Игорь Валентинович. — У вас же нынче принято «господин»… Ничего, со мной, Максим, можно. Я на «товарища» не обижусь. Человек-то я старой еще закалки: молодость — в комсомоле, зрелость — в партии, до октября девяносто третьего, представь себе. Да, были наши годы… — он замолчал, задумался, вспоминая.
Максим же лихорадочно соображал, не на шутку встревоженный: не пришлась ему по душе странная откровенность полковника, ни к месту она была здесь в этом кабинете с окнами на Литейный проспект.
Полковник извлек из кармана белый платок, с придыханием в него высморкался, потом встал и прошелся по кабинету. Максим снизу вверх настороженно наблюдал за ним.
— Значит так, Максим, — сказал полковник. — Не будем терять времени, перейдем сразу к делу. Допустим на секунду, что я все о тебе знаю: все самые твои сокровенные мысли, твои чувства и пожелания, и даже сверх того — я знаю, какое решение ты в скором времени примешь.
— Это невозможно, — пробормотал Максим, хотя вдруг с ужасающей отчетливостью понял, что да, он знает !
— Да, — кивнул полковник, словно прочитав его мысли. — Я знаю.
Максиму стало страшно. Страх его сгустился почти до той же степени, что и в минуты бешеной гонки через город. От полковника, от того, как он произносил слова, от того, как он смотрел, повернув голову в сторону стоявшего в кабинете сейфа, повеяло такой глубокой, черной, непонятной, а потому особенно страшной, бездной, что Максиму захотелось убраться отсюда немедленно, куда угодно, хоть в лапы киборгов, но подальше и навсегда.
Полковник выдержал многозначительную паузу и, подавшись вперед, наклонился через стол к съежившемуся на стуле Максиму. Максим инстинктивно отпрянул. Теперь полковник смотрел на него в упор.
— Я все знаю о тебе, — повторил полковник твердо. — Я знаю, что ты давно и последовательно сочувствуешь коммунистическому движению. Я знаю, где ты находился в дни так называемого мятежа. Я знаю, что твоя личная программа гораздо разумнее программ ортодоксов идеи. Я знаю, насколько хорошо ты научился скрывать свои убеждения, ведь мальчишки, которые тебя окружают, вряд ли сумеют оценить их глубину.
Максим молчал. Расширенными глазами он смотрел на полковника. Полковник шумно вздохнул и встал.
— Но главное, — продолжал он, возвышаясь над столом, уперев в столешницу огромные кулаки, — я знаю, что ты достоин; ты — патриот и настоящий коммунист; ты пройдешь свой путь до конца и нигде не свернешь в сторону…
— Товарищ полковник… — выдавил из себя Максим.
— Постой, — Игорь Валентинович погрозил ему пальцем, — я еще не закончил. Дело в том, Максим, что я в курсе твоих проблем.
— Да?! — Максим встрепенулся.
У него появилась надежда.
— Мы в курсе, — непреклонно продолжил полковник, — что за тобой, за твоей бедной головушкой идет охота, — он сделал упреждающий жест, остановив новое восклицание Максима. — Мы даже осведомлены о характере этой охоты. На тебя обратили внимание не просто сильные, а сверхсильные мира сего; они наращивают и темп, и мощь охоты. Ты, как нетрудно догадаться, хотел бы избавиться от преследований?
— Да-да, конечно… — горячо заговорил Максим, стоило представиться такой возможности; при этом он заерзал на стуле. — Но как? Там были такие… существа… это…
— Киборги, ты хочешь сказать, — чуть улыбнувшись, напомнил полковник. — Искусственные человекоподобные существа? Как в известном американском фильме?
— Да-да, вы точно говорите, все правильно… — на этот раз Максима не испугала совершенная проницательность полковника.
— Видишь, как много я знаю, — улыбнулся тот поощрительно. — А теперь и тебе, Максим, предстоит узнать кое-что новое… Ответь, ты веришь в путешествия во времени?
— После работ Михайлова-Несса кто же не верит? — вырвалось у Максима, который был сейчас захвачен другим, но когда он сумел-таки переключиться, то сразу пожалел, что не сдержался.
Все-таки с результатами работ Михайлова и Несса он был знаком лишь по иллюстрированным статейкам в популярных журналах типа «Знание — сила». К тому же и в наиболее оптимистически настроенных статьях нет-нет да и проскальзывала приглушенная нотка скепсиса: а не вкралась ли где-нибудь в выкладки двух великих ученых, удостоенных в прошлом году Нобелевской премии, маленькая ошибка, пока незамеченная и неучтенная математическая загогулина, которая в будущем возьмет да разрушит все великолепное с большим трудом и талантом возведенное здание теории. Может быть, здесь что-то не так… Но с другой стороны — бегают вот киборги по улицам Ленинграда и американский фильм… Тьфу ты, дался тебе этот фильм…
— Я открою тебе, Максим, одну тайну, — сказал полковник проникновенно, и Максим, сосредоточив все внимание, приготовился слушать. — Путешествия во времени реализованы уже давным-давно, и я один из тех людей, кто сумел шагнуть из одного времени в другое. Я, в некотором роде, агент, Максим. Агент из другого времени. Но прибыл я не из будущего, как показано в твоем фильме, — полковник снова улыбнулся. — Я агент прошлого. И прошлое, наше славное прошлое, Максим, спрашивает тебя, готов ли ты отдать всего себя во имя нашей славной борьбы?
Без юмора в тот момент на Максима смотреть было нельзя. Он вытаращился, замер и по отсутствующему выражению его лица можно было бы подумать, что он ничего не понял. Но полковнику-то не нужно было даже догадываться: он точно знал, что Максим его слышит и верит каждому слову. И он знал, что самое большее через три минуты, получив быстрые лаконичные ответы на два своих вопроса, Максим скажет: «Да!», и потом уже делом техники будет отправить его в спецотдел Корпуса. Он начнет там свой путь, пока не придет наконец к подлинному осознанию своей миссии.
«И тогда круг замкнется, — подумал полковник. — Впрочем, о чем это я? Круг уже замкнулся…»
18 августа 1938 года (год Тигра)
Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101.L
Последовавшие за первым допросом события запомнились Игорю смутно. Несмотря на спонтанно образовавшуюся легенду, на допросе его долго били. Били с жестокостью отчаянной. Били сапогом в пах, били кулаками в лицо и в солнечное сплетение. Когда Игоря в очередной раз приводили в чувство, ему подумалось, что его хотят просто убить. Но тогда зачем все эти сложности? В конце концов, он сам уже не понимал, какая сила удерживает его на плаву в этом мире. От побоев он скоро потерял способность соображать, не понимал, чего от него требуют эти огромные, остро пахнущие табаком, потом и перегаром люди. Ему что-то подсунули подписать — он подписал, не читая, даже не подписал, а вывел наугад какие-то каракули. Он не понимал, да и не мог понять, что эти люди просто-напросто мечутся, как муравьи в растревоженном муравейнике. Они не знают, что им делать, потому что нет никаких приказов на этот счет сверху; потому что там, наверху, разыгралась нешуточная борьба за власть; они не знают и потому, усугубляя неразбериху, действуют так, как подсказывает им многолетний опыт «работы» и особое понимание аспектов введенного на днях чрезвычайного положения. Они неистовствуют, потому что чувствуют, их время подходит к концу и если при «всеобщем отце» еще был шанс как-то вывернуться в период очередной глобальной чистки органов, то теперь, кто бы не занял кремлевский трон, любой в первую очередь займется ими, и уж тогда пощады не жди. Они паниковали, они напивались до беспамятства, они выкуривали тонны табака, они сошли уже с ума, и еще они били, били, били, не разбираясь, всех заключенных подряд, срывая на них злобу своего безумия.
А на улицах Москвы уже стреляли по ночам; и новоиспеченный комиссар Наркомата Внутренних Дел Лаврентий Берия сцепился в отчаянной схватке с осмелевшими командармами; и Гитлер, позабыв все другие свои заботы, с неиссякаемым интересом читал и перечитывал подробные донесения абвера о развитии событий в России. От того, чем закончится московская die Belustigung, зависела не только судьба Страны Советов, но и судьба всей Европы, а то и мира. А в Москву стекались люди, забивая плотной массой вагоны; они ехали проститься с Вождем, и никто не мог им объяснить, что происходит, почему нет доступа к телу и когда будут похороны.