Тот вдруг швырнул доску и пошел к шоссе.
– Анна Михайловна, по-моему, мы победили? – весело спросила Надя.
«Моральный контакт»
Жизнь в поселке замерла. И каждый день, казалось, что-то обламывалось, рушилось, как это бывает в опустошенной пожаром коробке многоэтажного дома. Людей сковывало тяжелое чувство оторванности от того, что все дальше уходило на восток.
Рабочие теперь каждый день собираются под соснами возле заводского клуба: покурить из десятых губ, словом перекинуться. По шоссе идут и идут машины, хотя уже и не так, как в первые дни.
– Да, – произносит жилистый шофер с удивительно крупным и, наверное, очень твердым кадыком. Это брат Сеньки Важника. Проводив глазами дымную колонну дизелей, выплюнул горящий уголек, оставшийся от цигарки, и поднялся. – Со всего света.
– Не наши полуторки.
Про полуторки сказал заводской слесарь Застенчиков. Он один тут в кепке: опасается показывать немцам свою стриженую «солдатскую» голову. Большой козырек мельчит и без того не крупные черты его бледного, нервного лица.
– Расскажи, Застенчиков, как повоевал, – попросил Сенька, глядя в небо.
Сенька и теперь не теряет спортивного вида, ходит в футболке, белых тапочках. Только все движения у него с какой-то ленцой, на загоревшем лице – апатия. Он всех лениво, но зло поддевает, язвит без конца. Странно, что он так быстро приблизился к взрослым. А когда-то Толя почти дружил с ним. Сенька наведывался за книгами. Признавал лишь Дюма, Жюля Верна и романы, у которых давно потерялись обложки. Он всегда командовал, даже парнями старше его по годам. Те, которые ходили с ним на рыбалку, рассказывали на зависть другим, как «рыбный атаман» ночью устраивал им «Владимирово крещение»: загонял палкой в холодную темную воду.
Теперь Сенька просто не замечает таких, как Толя.
– Расскажи, – упрашивает он Застенчикова, усмехаясь прилипчивыми голубыми глазами.
Застенчиков предпочитает отмалчиваться. Но Сенька не скоро отстанет.
– Надолго у командира отпросился?
– Ты бы попробовал, это не акробата в клубе ломать, – не выдержал, отбрехнулся Застенчиков, нервически морща прозрачный, будто из целлулоида, нос.
– Ну, как же, там же стреляют.
Недружелюбный смех взорвал Застенчикова.
– Попробовал бы сам с трехлинейкой против брони. Прет немец, а мы не оборону занимаем, не закапываемся, а навстречу ему – шух, аж до самой Лиды. На дороге он нас и встретил. В обозе нашем снарядов кот наплакал, зато брусья и «кобыла» для таких спортсменов, как этот. – Застенчиков одарил взглядом невозмутимого Сеньку. – Видим, колонна немцев пылит. Лежим в канаве, посоветовались: помашем, позовем, пускай идут сдаваться. Поднялись: «Ком, ком, товарищи!» Как врезали нам…
Босоногий мальчуган, всаженный в батьковы штаны, как в мешок, авторитетно поддержал Застенчикова:
– Самый главный командир Павлов приказал танки и самолеты разобрать и бензин вылить, всех командиров в гости к себе собрал, а немец взял и напал.
Сенька отметил:
– И этот с Застенчиковым Лиду брал.
– Пшел спать, – щелкнул мальчугана по лишаистой голове Коваленок. Он тоже вернулся «оттуда», его тоже окружили. Но этого парня с девичьей талией и всегда веселыми глазами не поддевают. «Разванюшу» (так все называют Ивана Коваленка) не смутишь. А может быть, потому не трогают его, что он не оправдывается и не говорит о том, что все и сами хорошо видят: о силе врага.
– А броня у этих не очень, – неожиданно произносит Разванюша, провожая взглядом броневики.
– Пробовал?
– Нет… так.
– Поздно прикидываешь, под Смоленском уже.
Только что пришагавший рыжий грамотей Янек возразил, смущенно моргая:
– Еще только Рогачев взяли. В их газетах пишут.
– Ну, а мало оттяпали? За Днепром уже. Во, сколько отпускников дома загорает!
Угрюмый брат Сеньки Важника сунул свои большие ступни в «трепы» – деревянные рабочие «босоножки» – и сердито закончил:
– Прут, и все тут. Нечего дураков тешить.
В голосе человека звучало злое отчаяние, похожее на неверие тяжелобольного в хороший исход болезни, отчаяние, рождающееся от мучительного напряженного желания и ожидания такого исхода.
Особняком от всех сидят двое с мешками, жуют.
– Откуда, туристы? – переключился на них Сенька.
– Мы, ребятки, из Западной идем, из заключения, – быстро отозвался широкобородый старик и ловко, почти не отрываясь от земли, передвинулся поближе. Молодой остался на месте.
– Освободили вас, значит? – поинтересовался Сенька.
– Выходит, браток.
– От своих вызволили, вот, – издали угрюмо бросил молодой.