Я откидываюсь на спинку дивана и закрываю глаза. Мы должны быть в состоянии понять друг друга. Так было всегда, но война… это как токсин, все еще струящийся по его венам, подпитывающий его гнев и чувство вины.
И отчасти чувствую, что я делаю только хуже. Эгоистично, но мне все равно, потому что я не хочу потерять эту часть своей жизни. Но затем другая часть меня толкает на мысль, что, может быть, мне следует оставить его в покое, возможно, мне просто нужно позволить ему продолжать убегать. В конце концов, кто я такая, чтобы заставлять его смотреть в лицо реальности?
В душе он проводит почти полчаса, и моя голова начинает наполнятся мыслями, захватывая меня беспокойством. Те удары, которые он принимал, были тяжелыми. А если у него сотрясение мозга? Что если он напился до одури и потерял сознание лицом вниз в ванне?
Я встаю с дивана и иду по коридору, останавливаясь перед дверью в ванную. А затем стучусь.
— Брэндон?
Тишина в ответ.
— Брэндон, у тебя все хорошо?
Молчание.
Я медленно поворачиваю ручку и открываю дверь.
Брэндон сидит на полу в душе, прислонившись спиной к стене, в боксерских шортах. Он подносит бутылку виски ко рту и делает глоток. Я смотрю, как вода течет по его мышцам, смывая кровь в канализацию. И он даже не смотрит на меня.
— Брэндон?
Еще один глоток из бутылки.
Он кажется таким сломленным, избитым и раненым, и не только из-за физических ран, которые я вижу. Вздохнув, я сажусь на край ванны и забираю бутылку из его рук, но он ее выдергивает.
— Дай мне эту чертову бутылку, — твердо говорю я. — Я не стану разбивать ее на этот раз.
Он медленно поднимает голову, и его зеленые глаза оказываются на уровне моих, пока он передает мне бутылку. Я беру ее, прижимаю горлышко к губам и запрокидываю голову назад. Теплый виски согревает горло, пока я проталкиваю в себя глоток за глотком. Я делаю паузу, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, а затем снова начинаю пить.
Если это то, во что мы превратились, то пусть.
Никто из нас не произносит ни слова, единственный звук, который раздается в душе — это звук воды. Я возвращаю ему бутылку, и мы просто пьем вместе.
Как только бутылка становится пустой, я встаю, у меня кружится голова, когда, шатаясь, выхожу в коридор. Я бросаю бутылку рядом с диваном, потому что не хочу идти на кухню. Вздохнув, падаю обратно на диван, откидывая голову назад и пытаясь сфокусировать свое плавающее зрение. Дверь в ванную ударяется о стену, и Брэндон, спотыкаясь, идет по коридору. Он прислоняется к стене гостиной, его веки наполовину опущены, шорты насквозь промокли и липнут к ногам. Вода стекает вниз на пол, оставляя лужицы. Когда он переводит на меня взгляд, я замечаю, что рана на его щеке вновь открылась. Темная, красная кровь сочится по точеным чертам его покрытого синяками лица.
Я встаю, иду к морозилке и начинаю копаться в замороженных обедах, чтобы найти лед. А затем предусмотрительно заворачиваю его в полотенце. Но когда я возвращаюсь в гостиную и предлагаю приложить его к лицу, он попросту отказывается.
— Твое лицо выглядит ужасно, Брэндон, — бросаю я со сквозящим в голосе раздражением.
— Меня все устраивает.
— Как тебе такое может нравиться? — шепчу я. Падая обратно на диван, я бросаю пакет со льдом на кофейный столик.
— Боль… — бормочет он, спотыкаясь и пробираясь глубже в комнату. — Мне нравится боль.
Но почему? Я хочу спросить его об этом, но не осмеливаюсь. Большинство людей бегут от боли, пытаются избежать ее любой ценой, а он так отчаянно жаждет ее. Единственное, что мне приходит в голову, — это его собственная форма наказания. Но жизнь и так достаточно его наказала. Нас обоих…
Брэндон врезается в кофейный столик и почти заваливается на диван всем телом. С рыком он сдается и ложится рядом со мной, укладывая голову мне на ноги. Его огромная ладонь находит мои коленки и остается там отдыхать. Я задерживаю дыхание, глядя на него, неуверенная, что делать. Он тяжело вздыхает и перекатывается на бок.
— Прости, Опоссум… — бормочет он, хватая мою руку и опуская ее на свои влажные волосы. И в этот момент у меня разбивается сердце. Он слишком сильно напоминает мне того мальчика, которым он был много лет назад, когда потерял мать. Именно это он и сделал. Он положил голову мне на колени, умоляя провести пальцами по его волосам, потому что мама успокаивала его так, когда он был расстроен. Все, чего он желал, — это получить ощущение привязанности и ту безусловную любовь, которой с жестокостью лишили его. И вот мы здесь.