— Умираю.
— Это не ты, Поппи. Ты не творишь подобное дерьмо. — Она всегда была хорошей девочкой, ну, по крайней мере в моем присутствии. Поппи всегда сияла на этом пьедестале, девушка, которая была слишком хороша, чтобы войти в мою жизнь, но неким волшебным образом она стала моей лучшей подругой.
Она что-то бормочет, перед тем как забрать у меня кофе и сделать глоток. Ее глаза слезятся, а губы поджимаются, прежде чем она поворачивается к раковине и сплевывает.
— Какого черта, Брэндон? Виски? В кофе? — приложив ладонь ко лбу, она качает головой. — Боже.
Я фыркаю.
— Серьезно, что ты делаешь? Ты просто собираешься отсиживаться в этой дерьмовой квартире, каждую ночь таскать мою пьяную задницу с дивана и смотреть, как я дерусь? Это не твой мир, Опоссум, и он хотел бы для тебя лучшего. — Я хочу для нее лучшего, но мы оба знаем, что мнение Коннора всегда стоило больше, чем моё. И, вообще, я не в том положении, чтобы чему-то ее учить. — Разберись со своим дерьмом. И верни дом.
Она пожимает плечами, водя пальцем по столу.
— Я не хочу возвращать его. Мне ничего из этого не нужно. Конечно же, ты, в отличие от других, можешь меня понять.
Я провожу рукой по лицу.
— Ну, тогда продай его, ты… твоя жизнь. Я, все это… это похоже на какой-то план, малышка. — Я просто вижу, как она катится вниз вместе со мной, и правда в том, что всего за несколько дней мне стало нравиться ее присутствие рядом. Поппи всегда была для меня этим сияющим чертовым светом, от которого я должен был сознательно держаться подальше. Даже в нежном десятилетнем возрасте я знал, что уничтожу ее, если не буду осторожен, а к восемнадцати годам она уже казалась чертовой зависимостью. Просто быть рядом с ней помогло сделать мир немного ярче, а дерьмо стало легче переносить.
Мой мир темнее и дерьмовее, чем когда-либо прежде, и вот она здесь, ее свет притупился, но еще не исчез. Только сейчас Коннора нет, чтобы защитить Поппи от меня, и я уничтожу ее. Хуже всего то, что я думаю: я слишком сильно нуждаюсь в ней, чтобы поступать правильно. Я чрезмерно и чертовски эгоистичен.
— Слишком поздно, — говорит она. Поппи скользит глазами по полу, ее плечи опущены. — На моей двери висело уведомление о выселении в день моего отъезда.
— Почему? Армия должна была выплатить Кону военную пенсию.
Ее взгляд остается прикованным к полу.
— Я, э-э-э… — она тяжело сглатывает и делает глубокий вдох. — Я потратила их. Во всяком случае, большую часть, знаешь ли…
— Только не говори мне, что наняла кучу народа на его похороны, — я ухмыляюсь, — достала ему повозку, запряженную лошадьми и единорогами?
Она почти смеется.
— Нет, — она поднимает свои глаза на меня, и я вижу, насколько она сломлена.
Эта знакомая боль всплывает на поверхность, и я ловлю себя на том, как уже шаркаю обратно к шкафу и тянусь за бутылкой виски, чтобы добавить его в свой кофе.
— А ты случаем не купила ему чертов саркофаг? Когда мы были детьми и узнали о Древнем Египте, Кон сказал, что хотел бы навороченный золотой гроб со своим лицом на крышке. Очень жизненные цели юных умов.
— Господи, нет, — и на этот раз она действительно смеется. — Ничего такого.
— Опоссум, это ожидание убивает меня.
— Чтобы найти тебя. Я потратила их на то, чтобы отыскать тебя.
У меня замирает сердце. Некоторое время я просто смотрю на нее, не понимая, что нужно сказать. Она сломлена, и у нее нет дома из-за меня. Она закрывает глаза, и случайная слезинка скатывается по ее лицу, скользя по фарфоровой коже и задевая уголок губ. Я ловлю ее своим пальцем и касаюсь ее лица. Поппи делает резкий вдох и подается навстречу моему прикосновению, и наши глаза встречаются.
— Ты все, что у меня осталось в этом мире, Брэндон. — И это самое печальное, что я когда-либо слышал.
Она подходит ко мне и обнимает за талию. Я прижимаюсь губами к ее лбу, вдыхая аромат ее шампуня. Она нуждается во мне, а я нуждаюсь в ней. Это извращенная форма созависимости, но это единственное, что у нас осталось.
— Ты лучше этого, Поппи. Я помогу тебе, но не буду наблюдать за тем, как ты ныряешь носом в это дерьмо вместе со мной.
— Тогда заключим сделку, — она едва сдерживает слезы. — Я выберусь, когда выберешься ты.
Я делаю вдох, задерживая дыхание глубоко в легких. Я не могу согласиться на это, потому что мне нужна эта сточная канава, здесь мое место.
— Ты всегда была манипуляторшей, — говорю я, улыбаясь, и отхожу от нее. Выражение ее лица говорит мне о том, что она знает: у меня нет желания выбраться из этого.