Я проверяю часы.
— Восемь минут осталось.
Она пристально смотрит на меня, и я пожимаю плечами, беру коробку шоколада, снимаю крышку и засовываю в рот несколько трюфелей.
— Ты и шоколад — отличное сочетание. Я подмигиваю ей. — Хочешь? — спрашиваю я, протягивая коробку.
Вздохнув, она протягивает руку и хватает трюфель, откусывая небольшой кусочек.
— Ты милый, Брэндон. Извращенец, но милый. Думаю, я оставлю тебя.
— Это такой способ сказать, что я хорошо отлизываю? Потому что пожалуйста. — Я ухмыляюсь и иду взять еще пригоршню шоколадных конфет, но их уже нет. — Черт побери? Кто кладет в коробку пять конфет?
— Боже мой… это же не дешевая коробка. Она выхватывает упаковку, заглядывая внутрь, прежде чем швырнуть ее на пол. — Надеюсь, тебя вырвет.
— Как грубо.
Глава 32
Поппи
“Unsteady/So Alive” — Haley Klinkhammer
Я смотрю как лодки плывут по Темзе, на их мачтах сияют огни.
— Поверить не могу, что позволила тебе сделать это со мной на Лондонском глазе, — говорю я, глотая дешевый сидр.
— Позволила? — Он усмехнулся — Думаю, ты посчитала мои плавные движения слишком тяжелыми для тебя, — он откусывает огромный кусок кебаба, пачкая лицо чесночным майонезом и соусом чили.
— Ага. — Брэндон откусывает еще один кусок, на этот раз большой кусок мяса со шлепком падает ему на колени. — Не могу поверить, что тебе нравятся эта отвратительная еда. Скорее всего, они нанизали на шампур какую-то чумную канализационную крысу и скормили тебе за несколько фунтов.
— Это мужская еда.
— Еще бы.
Он кивает головой в сторону.
— Стоит того. В любом случае, от этого дерьма, — он указывает на бутылку в моей руке, — утром у тебя будет адское похмелье. Как насчет того, чтобы я воспользовался унитазом, а ты заняла ванну.
— Ух ты, а говорят рыцарей больше нет.
— А я всегда говорил тебе, что я первоклассный актер.
Я вздыхаю, потому что иногда с Брэндоном это все, что я могу сделать. Я не должна находить его незрелость милой, но я ничего не могу с собой поделать.
Он подносит кусок мяса к моему лицу.
— Вот. Попробуй.
Я отшатываюсь.
— Не хочется.
Он не унимается.
— Ну хотя бы кусочек.
— Послушай, не нужно мне твое мерзкое мясо.
Он начинает улыбаться.
— Действительно? — говорит он, шевеля бровями.
— Засранец.
— А если серьезно, ты многое упускаешь. — Он выхватывает у меня бутылку сидра и делает глоток, вдруг качает головой и щурится, как будто у него инсульт. — О боже. Это похоже на уксус.
— Оттеняет вкус крысы?
— Нет. — Он откидывается на скамейку. — Помнишь тот раз, когда Коннор на спор выпил целую двухлитровую бутылку? — Он начинает смеяться, не в силах выговорить слова. — Я думал, он умер. И это ты уговорила его на спор.
— Не помню.
— Если бы это был кто-то другой, он бы сказал нет, но, черт возьми, он бы пошел по раскаленным углям, если бы ты ему сказала. — Он улыбается и качает головой.
— Благослови его Бог. Бедняжке пришлось промывать желудок и все такое.
— Боже, он злился? — Брэндон закатывает глаза, но я вижу теплую улыбку на его губах, мягкость выражения лица. Я думаю, ему нравится вспоминать, как мы трое росли, какими мы были до того, как жизнь стала тяжелой и жестокой.
— Почему мы все-таки были друзьями? — спрашиваю я. — Все, что мы когда-либо делали, это приставали друг к другу и поили друг друга до смерти.
— Эх, ты была полукровкой, я был цыганом, а Коннор был толстым. Кто еще, черт возьми, будет с нами тусоваться?
— Правда. — Я улыбаюсь и кладу голову ему на плечо. — Кто бы мог подумать, что мы с тобой окажемся в Лондоне?
— Если есть что-то, что я, возможно, усвоил, так это то, что куда бы ты ни отправился в мире, места ни хера не значат. Значат люди. Я рад, что ты нашла меня. Мне просто жаль, что тебе пришлось потерять все, чтобы сделать это. — Он закрывает пластиковую упаковку для кебаба и встает, чтобы выбросить ее в мусор. Он поворачивается ко мне и протягивает руку. — Готова пойти домой?
Я киваю и беру его за руку.
Такие мелочи, как сегодняшний вечер, делают все ценным. Это то, что он заставляет меня чувствовать. То, как он меня любит, дает мне понять, что я никогда не позволю ему уйти от меня. Несмотря ни на что.
Просыпаюсь, солнце ярче чем должно быть утром. Смотрю на часы и тут же вскакиваю.
— Черт!