Выждав, доктор Дэвидсон сказал: - Продолжай, Джим.
- Что?
- Что произошло?
Я пожал плечами: - Мы спустились с гор слишком рано. И попали под последнюю волну чумы. Мальчики умерли. И... э-э, папа себе не простил. Сестра никогда не простила ему. А мать..., ну, она не прекращала жалеть его, потому что знала, в каком личном аду он живет. Мне кажется, он не смог принять это.
- Джим...
- Что?
- Ты не сказал, что ты чувствовал.
- Нет, сказал. Я сказал, что любил его.
- Что ты чувствовал, когда сошли с гор слишком рано?
- Э-э... это была ошибка, но она была искренней. Я имею в виду, любой мог бы... Я имею в виду, это не было его виной...
- Джим, - сказал доктор Дэвидсон очень тихо, - ты не искренен со мной.
Я отдернул руки от ручек кресла...
- Да, - подтвердил он. - В кресле есть датчики, но я узнал, что ты лжешь, не от них. Я различаю напряжение в твоем голосе.
Внезапно я почувствовал волнение - и гнев. Я вскочил...
- Что ты чувствовал, Джим?
- Ничего, что вас касается! Я устал от людей, говорящих мне, кто я есть и кем я должен быть. Я устал от людей, лгущих мне! Все лгут. Обама лжет. Дюк лжет. Теперь вы лжете, могу поспорить! Я устал от этого, устал, что меня используют и мной манипулируют. Это не честно! И не было честно, когда этим занимался отец! Слова лились теперь беспорядочно. Я знал, что говорю лишнее, но не мог остановиться, я даже не понимал, зачем я это делаю. - Он вообще не слушал меня! Я хотел подольше остаться в горах! Мы там были счастливы! - Слова застряли у меня в горле и я подавился. И начал кашлять.
После вежливой паузы доктор Дэвидсон сказал: - На столе есть вода.
Я подошел и налил стакан. Выпил, налил еще и ополовинил тоже. В горле все еще было сухо. Я забрал стакан с собой в кресло и снова сел. Я пытался удержаться на краешке, но кресло не было сконструировано для этого и пришлось откинуться на спинку.
- Ты сказал, что был счастлив в горах, - продолжил доктор Дэвидсон.
- Да, - признался я, довольный, что с этим покончено. - Был. Я больше не конкурировал с компьютером. Мы занимались жизнью. Выживанием. Я имею в виду, это не было легко: нам надо было рубить дрова и делать массу приспособлений для солнечных батарей, и мы были заняты тем, что делали - и друг другом. Мы обсуждали друг с другом то, что нам следует сделать. Мы делились опытом. Мы сотрудничали. О, бывали схватки, масса споров, особенно вначале, но мы, наконец, стали семьей. И было нечестным прекратить это. Мы могли бы остаться там дольше. Я хотел бы оставаться там до сих пор...
- Так что мальчики вообще не при чем?, - спросил доктор Дэвидсон.
- Нет, - признался я. - Для меня, нет. Это было... Я боялся, что потеряю его снова.
- Так что ты гневался на отца?
- Да, кажется так. Да, гневался.
- Ты говорил ему, что ты чувствуешь?
- Нет, никогда. Я имею в виду, не было никакого обсуждения. Он решил, и это было все. О, я устал - оказывается я говорил. Я сказал, что мы не должны еще спускаться, но он возразил, что надо. Я не хотел, но не мог его переспорить, поэтому и не стал. Я просто понял, что у него своя дорога, поэтому начал снова возводить стены. Знаете, я позволил им упасть на время, но теперь он составлял планы возвращения и мне надо было снова защищать себя... - Я остановился отхлебнуть глоток воды.
- Он обратил внимание? Он заметил изменение в твоем поведении?
- Не вижу, как он мог пропустить это. Некоторое время я был настоящей сволочью.
- Понимаю.
Наступила тишина. Пока до меня не дошло. Это был не только гнев Мэгги. Или жалость мамы. Это был и я. Моя обида. Именно это он пытался сказать мне в тот последний день на вокзале? Я тоже заставил его уехать?
- О чем ты сейчас думаешь?
- Ни о чем, - сказал я. - Просто хочу знать, на кого я должен был гневаться. На папу? Или на себя? Он был там, где я в нем нуждался. Но меня не было там, где он нуждался во мне. Я бросил его, потому что... потому что... - Лицу стало жарко. Признать это было тяжелее всего. Я чувствовал комок в горле. - ... я думал, он снова начинает не подпускать меня и я хотел не подпускать его первым: показать ему, на что похоже это чувство, показать, что он не может так меня дергать! Я имею в виду, что любой другой может, но не мой папа! Это было не честно! - Я снова начал кашлять, в глазах плыло. Я потер их ладонями, поняв, что начинаю плакать, потом сломался и разревелся, как ребенок.
Доктор Дэвидсон терпеливо ждал. Наконец, он спросил: - Ты в порядке?
- Нет, - сказал я, но был в порядке. Я чувствовал облегчение тем, что наконец высказал это вслух. Словно освободился от большого давления, о котором не знал, пока не дал ему словесную форму. - Да, - сказал я, - я в полном порядке. Ну, немного лучше, в любом случае. Я не понимал, что живу с такой... виной.
- Не просто виной, Джим. С гневом тоже. Ты носил свой гнев слишком долго, Джим, он стал чертой характера. Он часть тебя. Моя работа - помочь тебе преодолеть его. Если ты этого хочешь.
Я обдумал это: - Не знаю. Иногда я думаю, мой гнев - все, что у меня осталось.
- Может, оттого, что у тебя нет опыта в переживании такой же силы. Ты любил когда-нибудь?
Я покачал головой.
- Наверное, тебе надо бы подумать об этом, посмотреть, каким должен быть влюбленный. Мы можем поговорить об этом в следующий раз.
- В следующий раз?
- Если хочешь. Можешь вызвать меня в любое время, когда захочешь. Я здесь для этого.
- О, я думал, что это одноразовый разговор.
- Не то чтобы так...
- О, - сказал я. И потом добавил: - Спасибо вам.
29
На обед был толстый бифштекс (слегка недожаренный), настоящее картофельное пюре, зеленый горошек (с растаявшим маслом), свежий салат (к зеленому супу) и шоколад. Вся моя любимая еда. Даже армейские интенданты не могут нанести чересчур большого ущерба хорошему бифштексу. Хотя пытались.
Я беспокоился о Теде. Хотел бы я знать, где он и чего он теперь постигает. Или кого.
Я был не способен оставаться с ним на уровне. И знал почему.
Пол Джастроу сказал мне однажды - я не помнил спор, но запомнил оскорбление: - Эй, Маккарти - есть люди и есть гуси. Ты гусь. Хватит прикидываться человеком. Ты никого не обманешь. Кто-то рядом засмеялся, так что всякий раз, когда Пол хотел развеселить, он поворачивался ко мне и начинал крякать, потом поворачивался к друзьям и объяснял: - С ним надо говорить на его языке, если хочешь, чтобы он понял.