– Прямо скажу, в люди меня вывел Федор Ксенофонтович! Век не забуду!
– Не преувеличивайте, товарищ подполковник, – с жесткой улыбкой заметил Чумаков, усаживаясь на стул, предложенный Рукатовым. – Всех нас в люди вывела армия.
– Верно говорите, товарищ генерал, но прямо вам скажу: вы молодцом выглядите, хоть поседели заметно, – без всякой последовательности перевел разговор Рукатов. – А я сдал, списали меня со строевой и вот доверили кадры. Трудная это работа, судьбы людей решаем, а от этих судеб зависит боевое могущество армии…
– Так какой у нас план действий? – нахмурившись, перебил его Федор Ксенофонтович. Заметив ухмылки сослуживцев Рукатова, с неприязнью подумал: «Догадываются же, что за фрукт с ними работает, а терпят…»
– Значит, так. – С лица Рукатова смыло улыбку, и он уставился перед собой остекленевшим взглядом. – Сейчас я вас сопровожу к начальнику нашего отдела, а он уже по инстанции… Командира корпуса может пожелать принять и нарком.
– А где хоть штаб корпуса дислоцируется? – поинтересовался Федор Ксенофонтович.
– Там где-то, в Барановичской области. – Рукатов беспомощно оглянулся на сослуживцев.
– В Крашанах, – подсказал кто-то.
Когда шли по мрачному коридору, Рукатов вдруг таинственно зашептал:
– Федор Ксенофонтович, если хотите, можно вас оставить в Московском округе. На такой же должности!.. Я ведь в курсе: у вас Ольга Васильевна почками хворает, а дочка, кажется, десятилетку должна была окончить…
«Все знает, подлец», – с досадой подумал Чумаков.
– Я начальству говорил, – преданно добавил Рукатов. – Стоит вам только намекнуть…
– Нет, товарищ Рукатов. В армии должностей себе не выбирают.
Остановились у двери с табличкой «Полковник Микофин С. Ф.».
– Семен Филонович? – удивился Чумаков, указывая на табличку.
– А вы разве не знали, что он мой начальник? – каким-то вдруг деревянным голосом ответил Рукатов, и даже в полумраке коридора можно было разглядеть его помертвевшие глаза. – Мы именно к нему. Он ждет.
Федор Ксенофонтович все понял и решительно открыл дверь.
За столом сидел постаревший и полысевший Сеня Микофин… полковник Микофин… Сколько лет не виделись!
Микофин поднял голову и тут же, засветившись радостью, вскочил:
– Заходи, дружище! Жду не дождусь!
Обнялись, расцеловались.
– Можете быть свободны, – сказал Микофин Рукатову, не глядя на него.
– Ты давно работаешь в наркомате? – не мог прийти в себя от такой неожиданной встречи Чумаков.
– Уже два года. И все удивляюсь, почему не заходишь. Бываешь же в Москве?
– Не знал, что ты тут!
– Как не знал?! А Рукатов?.. Он о тебе мне все докладывает… Слушай, Федор, ну и удружил ты мне с этим Рукатовым!
– Я? Каким образом?
– В позапрошлом году прислали мне его в отдел на вакантную должность. Знакомлюсь с «личным делом», читаю характеристику, подписанную тобой еще в двадцать пятом. Ну, думаю, раз Федя Чумаков хвалит, значит, человек стоящий. Воспитанник твой, батальоном под твоим началом командовал. Вот и взял. А оказалось, дрянь человек, будем увольнять из армии.
– Мать моя родна-ая! – Федор Ксенофонтович отмахнулся рукой и зашелся удушливым смешком. – Помилуй меня бог от таких воспитанников! Я горючими слезами плакал от него!..
Не чаял генерал Чумаков, что ему придется еще немало и с большой горечью размышлять над тем, откуда берутся рукатовы, рождаются ли они как закономерность в сложностях человеческого бытия, всплывают ли на поверхность в особых условиях, когда поток жизни устремляется по новому руслу, взвихривая все дремлющее на пути, или ими становятся духовные уродцы, наглеющие при попустительстве общества… Сложна и извилиста иная судьба человеческая.
3
Осененный деревьями Гоголевский бульвар томился в солнечном жару июньского дня. Генерал Чумаков, выйдя за могучую стену, отделявшую строгий комплекс зданий Наркомата обороны от бульвара, покосился на манящую тень за решетчатой оградой и вытер вспотевший затылок. Хотелось немного посидеть на бульваре, собраться с мыслями. Пошел вверх, к Арбатской площади, то и дело отвечая на приветствия военных, подождал, пока прогрохотал мимо трамвай, и повернул к памятнику Гоголю; великий писатель в глубокой скорби размышлял над всем, что постиг и чего не постиг в суетности отшумевшей для него жизни.
Присел на крайнюю скамейку, затененную наполовину, снял фуражку и закурил. Итак, сегодня вечером Сеня Микофин провожает его в Минск. В наркомате разговоры свелись к одному: комплектование корпуса личным составом, по донесениям из штаба округа, через месяц заканчивается, хуже дело с оружием и техникой, но к осени округ должен получить все, что надо.
Когда Чумаков был на приеме у начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенанта Федоренко, то спросил у него как бы между прочим:
– Яков Николаевич, чем вызвана такая спешка с моим назначением? В течение нескольких часов я должен был успеть сдать дела.
– Разве? – Федоренко с удивлением вскинул брови. – Тебя должны были предупредить. Это непорядок. – Он что-то записал в календаре. – Но ехать к месту службы надо безотлагательно… Тревожно на границе.
– А как же понимать недавнее сообщение ТАСС? – не удержался Чумаков.
Яков Николаевич помолчал, подумал и будто с неохотой заговорил:
– Сообщение ТАСС – это акция внешнеполитического курса государства… Ты же знаешь известную формулу, что война есть продолжение политики иными средствами. Пока нет войны, от нас, военных, требуется одно: крепить боевую мощь и быть наготове, но… не демонстрировать ни своих опасений, ни своей подготовки. Избегать каких бы то ни было конфликтов. Даже случайный выстрел на границе с нашей стороны может рассматриваться как провокация.
Потом Чумаков направился к маршалу Шапошникову, чтобы доложить о том, что статья уже готова. Но только переступил порог приемной, как увидел маршала, выходящего из своего кабинета. Озабоченный, с хмурым лицом, Борис Михайлович куда-то спешил. Торопливо поздоровавшись с Чумаковым, взял у него папку с десятком страниц машинописного текста, поблагодарил и, узнав, что тот сегодня уезжает в Минск, попросил завтра обязательно позвонить ему оттуда…