Дверь трактира открылась и тут же закрылась, но в краткий миг Дарк успел увидеть, что снаружи шел ожесточенный бой и разгулялось нешуточное пожарище. На протяжении нескольких томительных и далеко не приятных минут картинка происходящего внутри трактира не менялась, только из опрокинутых да разбитых кувшинов все вытекало и вытекало вино, а багровые лужи крови на полу становились все больше и больше. Но вот наконец-то действо кошмара продолжилось. Одной рукой открыв дверь, а другой интенсивно поддергивая сползавшие с округлого брюшка штаны, Мартин Гентар показался из кухни. Вопреки ожиданиям Аламеза, некромант не покинул разгромленного трактира, а, о чем-то задумавшись, медленно прошествовал к залитой вином стойке хозяина и начертал на ее поверхности какое-то короткое послание. Поразительно, что для письма маг не воспользовался ни гусиным пером, ни даже обычной палочкой, а тщательно выводил буквы слегка помусоленным пальцем. Однако самое удивительное было еще впереди. Оттерев испачканную вином, кровью и бог весть еще чем руку о собственные штаны, ученый муж вышел в центр опустевшего, загроможденного обломками мебели и быстро остывавшими трупами зала и, воздев высоко над головой руки, принялся, отчетливо проговаривая каждый звук, каждый слог, произносить заклинание: «Кровь с молоком! Кровь с молоком! Окропи собственной кровью, а затем полей молоком… любым, коровьим или козьим!»
Неизвестно, кому адресовалось диковинное послание (ведь в трактире не было ни души), но хитренькие глазки некроманта смотрели на Дарка, не присутствующего в самом кошмаре, а лишь взиравшего на него со стороны. Затем видение быстро расплылось и померкло. Перед глазами спящего моррона возникла лишь пугающая чернотой пустота.
В лесу не слышно, как поют поутру петухи, а из-за высоких деревьев не видно, как величественно поднимается над горизонтом солнце, однако те, кто провел среди тенистых дубрав, непроходимых оврагов да диких чащ долгие месяцы или даже годы, как-то умудряются точно определять время и редко просыпают рассвет.
Едва ночное видение покинуло голову Дарка, как он тут же открыл глаза и сразу понял, что только что зарождающийся новый день не окажется из числа безоблачных да легких. Штопаный-перештопаный тент его походного шатра едва колебался под дуновением прохладного, утреннего ветерка, да и солнечный свет был еще слишком слабым, чтобы пробиться внутрь и помешать сну благородного рыцаря. Солдаты же его небольшого, но отменно сплоченного и очень неплохо обученного отряда слишком уважали своего командира, чтобы потревожить его ночной отдых вероломным вторжением с дурными вестями или даже громкими разговорами вблизи от его походных покоев. В округе было тихо, но Аламез все равно почувствовал, что на лесной стоянке что-то происходит. У моррона внезапно возникло предчувствие нависшей над ним и его воинами беды.
Хоть посетивший Аламеза этой ночью сон казался более чем странным и даже в какой-то степени был достоин, чтобы над отдельными видениями из него немного поразмыслить, но хлопоты наяву были куда важнее и поспешнее, чем толкование призрачных грез. К тому же, вполне вероятно, грез вовсе не вещих, а всего лишь навеянных сомнительной свежестью испитого на ночь вина. Решив пока не утруждать свою не совсем отошедшую от дремы голову размышлениями над ночными образами, Аламез быстро поднялся с медвежьей шкуры, уже вторую неделю подряд заменявшей ему ложе, и, взяв в руки ножны с мечом, направился к выходу из шатра.
С тех пор как началась война, моррон еще ни разу не снимал на ночь нательных одежд и нижних доспехов, да и солдатам своим настоятельно рекомендовал не стаскивать перед отходом ко сну кольчуг да курток со взопревших за день тел. Исключение составляли лишь самые тяжелые, верхние доспехи: кирасы, наплечники, наручи, шлемы. Остальные же части боевого облачения – кольчуги, стальные вороты, толстые кожаные куртки да сапоги – были всегда с ними неразлучны. Они как будто срослись с обильно покрытой выделениями кожей грязнуль-хозяев. И что бы ни говорили походные лекари (к счастью, к отряду Дарка не прибилось ни одного целителя) и как бы ни занудствовали прочие эскулапы, разглагольствуя о вреде нечистоплотного образа жизни для завшивевшего в походных условиях воинства, но рыцарь и его верные соратники были твердо убеждены, что уж лучше чесаться ночью и днем, покрыться отвратной россыпью прыщей, стать ходячей фермой для мелких нательных паразитов, чем потратить одну-единственную лишнюю минуту на сборы во время ночной тревоги.