Из города вернулся ландштурмист Ригер. Он был пьян и шел по прямой, улыбаясь встречным. В городе, проходя мимо редакции газеты, он видел плакат с последними известиями. Он помахал пленным рукой и ласково объявил:
— Руссише оффензиве ист дурхгеброхен. Руссланд вюншт фриден…[42]
Никто не понял его, и только Костя переспросил:
— Оффензива? Какая оффензива?
Ригер пожал плечами. Он сам не очень твердо знал, где происходило дело. Он посмотрел вверх, словно восстанавливая в памяти слова на плакате, и еще ласковее повторил:
— Руссише оффензиве ист дурхгеброхен…
Затем он взял под козырек и проследовал к себе.
В перерыв, выдавая пленным по ломтю хлеба с творогом, Марта в раздумьи сказала Косте:
— Вы берете хлеб с таким видом, точно вы несчастнейший человек в свете, и, конечно, думаете, как от нас убежать… Между тем вы совсем не так несчастны.
Костя насторожился: не было ли странно, что она заговорила о побеге именно сегодня? Не очевидно ли, что последняя курица во дворе Вейнерта уже осведомлена об этом предприятии?
Но оказалось, что предисловие понадобилось Марте, чтобы перейти к вещам, более для нее интересным.
— Есть люди, которым приходится гораздо хуже. Наш Адальберт, — вы его застали, когда приехали к нам, — он сейчас в окопах. И вот что он пишет: «Французы от нас не дальше, чем от крыльца до большой липы. Они работают огнеметами…»
Она посмотрела на огромную липу сейчас же за оградой и улыбнулась искаженной улыбкой.
— Так было четыре дня назад. Кто знает, где он сейчас? Огнеметы — ужасная вещь…
Она еще раз взглянула на липу, задумалась и потеряла интерес к разговору с Костей. Костя подождал и повернулся к выходу. В другое время он посочувствовал бы Марте, сейчас он был доволен. Болезнь Альфонса, письмо Адальберта, пьяный Ригер и прочие необыкновенные вещи, случившиеся за день, — все это были плюсы, облегчавшие побег и уравновешивавшие минусы от неосторожного поведения Игната.
Конвойный ужинал в этот вечер в другом хозяйстве, через много дворов от Альфонса, и это также было огромным плюсом. Пленных в казарму должен был вести кто-нибудь из работников — Корль или Пауль. Зато очень большим минусом была погода: вечер, как и день, был жаркий, безветренный. В такую погоду люди не торопятся уходить с полей, а часовые не прячутся в караулки и не подымают у шинелей воротников.
В семь пятнадцать Костя сказал Игнату, что бежать в такую погоду бессмысленно. Игнат взглянул на него с негодованием и твердо ответил:
— Если ты трусишь, я и один уйду…
И Костя и обиделся и обрадовался в одно время.
В семь тридцать сели за стол. Все обстояло как всегда, и только необычная ласковость во взглядах товарищей угнетала Костю, напоминая, что побег без полной тайны — треснувшее дело. Даже Гурген смотрел светлее обыкновенного и, по-видимому, сочувствовал без фальши. Откуда-то не в очередь появился на столе большой японский огурец, нарезанный и с уксусом, — дар стряпки пленным, и это событие, до тех пор не случавшееся, свидетельствовало, что и стряпка через Никиту была посвящена в дело.
Без четверти восемь Игнат, прожевывая огурец, встал и толкнул Костю локтем. Он вышел словно за делом во двор и не спеша прошагал к калитке на полевую Дорогу.
Костя шел в нескольких шагах, морщась и до слез благодарный Игнату за то, что он все-таки встал без четверти восемь.
Семьдесят шагов до калитки еще не решали дела. До калитки можно было спиной и походкой изображать, что идешь, не торопясь, по своему делу. За калиткой дело менялось. За калиткой Игнат побежал: задыхаясь, оглядываясь на Костю, на ходу накрещивая себя по плюшевому жилету. Под мостом оба с разных концов слазили в трубу и вылезли оттуда потолстевшие, в двух куртках, с мешком.
От моста пришлось взять вправо мимо картофельного поля, ибо по левой дороге двигались какие-то тени. Некогда было особенно разглядывать, что это были за тени; надо было дать им отойти, а самим с угла залечь под зелень в картофельные гряды.
Одна из теней, самая маленькая и согнутая, — Шульц, возвращавшийся с картошки, — не останавливаясь, плелась вперед и исчезла. Темный силуэт у тени через плечо был несомненно знаменитым осенним пальто, спасаемым от воров. Две другие тени — Аннемари и Каролина — остановились и осмотрелись. Аннемари, встретив непонятных прохожих, не могла идти дальше, не выяснив, что это были за люди.