В тот же вечер я снял висевшую на проволоке коптилку (лампы были только в офицерских землянках), достал тетради, куда я записывал свои мысли и наблюдения, и сел за новое сочинение, в котором хотел еще раз высмеять командира полка, вздумавшего таким оригинальным способом найти автора фельетона.
Человек двадцать солдат, откинув шинели, полулежали на нарах и с жаром обсуждали, что им делать с только что пойманной упитанной вошью, снятой с шеи взводного, весельчака, в прошлом циркового клоуна, Ступина — по паспорту, а по сцене — «мистера Бэдби». Одни предлагали без всякого суда и следствия насекомое сварить, другие требовали предать полевому суду.
Блиндаж освещался опущенным в консервную банку поплавком. Бледно-желтый огонек нещадно чадил, дрожал, вьющиеся струйки копоти расплывались по потолку.
Ступин важно сидел около столба и спрашивал:
— Ну, так как же, христовы воины? Судить будем вошь или удавим без суда и следствия?
Серая, с черной полоской вошь, перебирая лапками, ползла по его ладони. Но каждый раз, как только она доходила до ската, Ступин соломинкой водворял ее на прежнее место.
— Судить, судить ее, стерву!
Чабан, блошиный палач, намылив нитку, с серьезным видом отыскивал в потолке гвоздик, чтобы устроить виселицу. Нары вздрагивали от смеха.
Прежде чем удавить вошь, Чабан велел взводу креститься, а сам, натирая привязанную к потолку нитку, важно басил:
— По указу его императорского величества, царя польского, великого князя финляндского и прочая и прочая…
И, внезапно замолчав, пригнулся к нарам. Послышались чьи-то торопливые шаги. Притих и взвод. Степан Елка, ротный сказочник и балясник, нежным тенорком выводил:
— … В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, в котором мы с вами живем… жил-был… ко-о-ро-о-ль…
Спрятав тетради, я беспокойно затеребил фитиль коптилки. Кого нелегкая несет в такую поздноту в блиндаж?
Вбегает, весь запорошенный снегом, Павел Ушаков, петербургский рабочий, по профессии жестяник, мой большой приятель.
Небрежно бросив винтовку в угол, он сунулся к нарам и, тяжело дыша, крикнул:
— Ребята! «Ура» кричите! Революция в Петрограде. Царя нет… Войне конец.
Он так шумно выражал свою радость, так прыгал, что погасил коптилку.
В наступившей темноте снова раздались его слова:
— Революция в Петрограде. Царя сбросили. Какого вы дьявола? Тут такие события, а вы…
Кто-то зажег коптилку. Ушаков, словно ища у кого-нибудь поддержки, забегал глазами по блиндажу. Но куда он ни смотрел, всюду видел он опущенные головы.
Взвод молчал. Оглушенный принесенными Ушаковым вестями, он не знал, верить им или нет.
С нар робко долетело:
— Кто тебе, Ушаков, это сказал? Узнает взводный, на брусья поставит… Казнить могут за такие слова… Отпетый ты человек, Ушаков.
— Немцы сказали. Это только мы, дураки, ничего не знаем. Скрывает начальство от нас революцию. Помните на станции, что железнодорожник говорил. Оттого и в окопы послали нас. Войне конец… — твердил Ушаков.
Минут через пять с нар раздался голос. Ябедник и старообрядец Сумахин спросил:
— А как немцы сказали тебе, Ушаков, о революции? Пришли к тебе и сказали, что, дескать, так и так, господин русский солдат? Шутишь ты, Ушаков, больно нескладно.
— Прокламацию на заставу подбросили.
— Их и социалисты подбрасывают, — не унимался Сумахин.
— Да слезайте вы скорее с нар, — крикнул кто-то.
— Ну вот, давно бы так, — проговорил Ушаков, вынув из кармана подброшенную немецкую прокламацию, и стал читать. Я поднял коптилку.
СОЛДАТЫ!
В ПЕТРОГРАДЕ РЕВОЛЮЦИЯ!
А вы все еще не замечаете, что вас обманывают. А вы все еще не замечаете, что англичане вгоняют ваше отечество в бедствие.
Англичане обманули вашего царя, чтобы с его помощью овладеть миром.
Англичане заставили вашего, богом вам данного, царя отказаться от престола.
Ваш враг — Англия!?
Солдаты стояли, окружив Ушакова, не зная, что сказать. Революция! Царя сбросили! Такие события происходят не часто.
Сумахин, видимо все еще не доверяя Ушакову, протискался вперед, взял листовку и, разглядывая ее как денежный знак на огонь коптилки, протянул:
— Дела! В России революция, а англичан кроют. Дураки, поссорить немец хочет нас с союзниками…
— Одна шайка-лейка — англичане, французы, немцы, — бросил Ушаков и, не договорив, обернулся.