Налево от блиндажа, у выступа горы, лежали, накрытые брезентом, трупы офицеров, застрелившихся при известии о революции в Петрограде.
Ежась от холода, мы стояли на блиндаже.
Крыша блиндажа тесна. Люди тянулись к телеграмме. Возьмут ее, повертят в руках, и снова на свое место. Некоторые, прежде чем взять телеграмму, снимали шапки, крестились.
А Ступин, приподнимаясь на носках, кричал, размахивая телеграммой:
— Вот где, товарищи, наша революция! Наш мир, наша земля!
Я посмотрел на овраг. Всюду, куда ни взглянешь, люди и винтовки. Солдаты заняли дно, покатые бока оврага. Махорочный дым туманом тянулся кверху.
Но вот Ступин поднял руку и стал читать телеграмму по складам, подчеркивая каждое слово.
Полк долго не подавал признаков жизни. Земля, мир и воля — все это оказалось не сном, а ослепительной, чудесной действительностью.
Тысячи штыков, распарывая махорочный туман, поднимались дрожа.
А потом, словно по команде, солдаты сбросили папахи, фуражки и кинулись целовать друг друга.
На гору влез возбужденный, распаленный солдат. Он ничем не отличался от остальных, забивших овраг, в меру обтрепан, обожженная папаха сбилась, обстуканная винтовка — на спине. Влез, снял шапку и радостно, будто совершил какой-то геройский подвиг, дернулся вверх.
— Братцы, я сейчас ротного запорол. Ура! Действовать надо! — и упал вниз, ловя свалившуюся с головы шапку.
Ступин, размахивая посинелыми руками, охрипшим голосом кричал:
— Товарищи, от имени большевиков, — а дальше не знал, что говорить. — Революция в Петрограде! Меньшевики, эсеры арестованы…
— Командира полка надо арестовать.
Ступин хотел что-то сказать, но, заметив в овраге какое-то движение, остановился. К блиндажу шел командир полка в полном боевом снаряжении, с шашкой кавказского серебра и солдатским георгиевским крестом на груди.
Тысячи глаз впились в полковника. Овраг расступился.
Подъем крут. Командир полка, бледный от натуги, все лез и лез.
До блиндажа осталось шагов пятьдесят. Ступин, не выдержав напряжения, сорвался с блиндажа и помчался навстречу командиру полка:
— Полковник, вы арестованы.
Командир полка с силой оттолкнул Ступина и крикнул солдатам:
— Кого слушаете? Воров! Немецких шпионов! Я — командир полка… Я… я… я не позволю…
И захлебнулся. Какой-то солдат огрел полковника прикладом винтовки по голове.
Он упал. Затем поднялся, выхватил маузер. Два выстрела взорвали тишину оврага. Полковник как-то нескладно хлопнулся назад и покатился с горы…
Цветочный капитан
Военно-революционный комитет заседал в закопченном блиндаже за продолговатым, как пивная стойка, столом.
В дверях стояли обвешанные гранатами часовые. В узком проходе щерился, задрав тупую, точно у бульдога морду, пулемет «Максим». Вокруг блиндажа толпились нетерпеливые представители рот и команд.
Все бойцы могли присутствовать на заседаниях комитета. Всем хотелось знать, что делается на свете и какие решения принимаются комитетом. И вот, чтобы быть в курсе всех дел, от находившихся в окопах рот и команд два раза в день наведывались представители.
С немцами мы братались, обменивали хлеб и сахар на перочинные ножики, зубные щетки, безопасные бритвы, металлические портсигары, карманные электрические фонарики, но держались настороже.
Дружба дружбой, но и о своей территории нельзя было забывать.
Мы лежали с винтовками в руках у бойниц и заградительных щитов, готовые в любую минуту встретить врага.
Каждое решение полкового комитета доводилось до сведения бойцов и для всех являлось законом; Дни проходили в беспрерывных заседаниях, собраниях и митингах. Комитет заседал целые сутки напролет. В блиндаже мы спали (по очереди), ели и снова заседали. Вопросы, один другого важнее, требовали немедленного и коллективного разрешения. Слишком сложна и ответственна была обстановка.
Немало хлопот доставили нам господа офицеры. Они категорически отказались признать новую власть и слышать не хотели о какой-то второй революции. Большевиков они по-прежнему называли смутьянами и врагами родины, увлекшими демагогическими лозунгами русский народ, чтобы погубить его.
Встал вопрос, что делать с господами офицерами, как заставить их признать новую власть и подчиниться всем распоряжениям Военно-революционного комитета полка.
Несколько часов спорили члены комитета, но так ни к чему определенному и не пришли. Трудно было примирить непримиримое. И кто знает, сколько времени еще продолжалась бы дискуссия, если бы не одно событие, сразу показавшее нам, что с господами офицерами нужно держать ухо востро.