— Умный человек всю жизнь будет говорить — и все равно всего не перескажет. Бирюк, берись за выполнение своих обязанностей, — весело кричали представители рот секретарю комитета, ярославцу, разбитному малому.
До армии Бирюков малевал вместе с отцом иконы и, может быть, поэтому знал очень много «божественных» анекдотов, которые он мог рассказывать без конца.
Бирюков, рослый, краснощекий, похожий на Ваньку-ключника, злого разлучника, боец, одергивал гимнастерку, которую он носил как русскую рубашку, подхватив ее пояском (подарок невесты). До революции он не носил его — запрещали, а надел сразу же после известия о революции в Петрограде и уже не расставался с ним. Он брал телеграмму, подходил вплотную к лампе, которая не горела и не потухала, а только чадила, и громко, по слогам, напирая на «о», читал;
— «Всем, всем, всем!»
Но его сразу же перебивали.
— Бирюк, погоди, кому это — всем, всем?
Бирюков недоуменно смотрел на членов комитета и, видя, что они не шутят, отвечал:
— Как кому? Рабочим, солдатам, крестьянам — вот три раза и упоминается: всем, всем, всем.
— А-а-а… ну, тогда читай.
— «Я, министр, председатель Временного правительства и верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами Российской республики, прибыл сегодня во главе войск, преданных родине, в Гатчино…»
— Знаем, знаем, слышали! Хватит! Ты, Бирюк, лучше скажи, чего он хочет от нас.
— Приказывает спокойствие соблюдать, Временное правительство слушаться, а большевиков в кутузку сажать. За ослушание — казнь. Вот что он пишет.
— Ка-а-знь! Ах, щелкопер он этакий, — казнь! А чем казнить-то он будет?.. Сделай милость, Александр Федорович, казни, мы и шейки подставим… В печку его, в печку!..
— Бирюк, дай-ка мне эту бумажку, я ее на солдат скую хозяйскую надобность употреблю…
Бирюков вел небольшой дневничок и имел привычку все собирать в память о войне. Мы знали, что он кое-какие документы, телеграммы откладывает в свой сундучок. Думал он прибрать к рукам и эту телеграмму Керенского.
— Можно отдать? — спрашивает он членов комитета. — Исторический документ!
— Что из того? А ты думаешь, историческим документом нельзя? Давай, давай, бумага мягкая, хватит с него. А тебе в архив он другую телеграмму пришлет, покороче.
Вскоре нам надоело возиться с посланиями Керенского. И, бывало, только Бирюков возьмет телеграмму, как десятки голосов сразу спрашивают:
— Кто?
— Известно — кто, — обидчиво огрызался Бирюков. Телеграммы сдал Керенский, а зло срывали на нем. Ну, разве не обидно?
— В печку! Подельнее телеграммы не мог достать? Что ты на самом деле?
— А чем же он виноват, товарищи?
— Как чем? Секретарь!
— А может, товарищи, послушать, а? Как-никак — главковерх! историческая личность!.. Попы с амвона прославляли…
— За кошелек попы и тебе многая лета споют.
— В печку, в печку! — ревели представители рот. — Историческая личность… Видали мы их…
И грозное послание Керенского шло в огонь.
— Следующий!
— «Всем, всем, всем!»
— Кто?
— Кишкин какой-то.
— И вовсе не какой-то, а господин министр Кишкин, кадет и член Временного правительства…
— Вот ему, как министру и как члену правительства и как кадету, и нужно было выдавить кишки, чтобы головы нам не морочил.
В три часа ночи пришла телеграмма. Она привела всех нас в уныние.
«ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
Город Гатчина взят войсками, верными правительству, и занят без кровопролития. Роты кронштадтцев, семеновцев, измайловцев и моряки сдали беспрекословно оружие и присоединились к войскам правительства.
Министр-председатель Керенский».
В блиндаже сразу стало тихо. Керенский взял Гатчину? Что бы все это означало? Неужели восстание подавлено? Неужели «ударники», юнкера и батальоны смерти, как и в июле, разбили питерских рабочих?
Но вот открылась дверь. Вестовой протискался в блиндаж с новой пачкой телеграмм.
«ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы. Керенский бежал. Предписывается всем армейским, корпусным, дивизионным, полковым комитетам принять меры к немедленному аресту Керенского и доставлению его в Петроград.
Военно-революционный комитет».
Вздох облегчения прокатился по блиндажу.
Представители рот, члены полкового комитета начали вслух мечтать — что бы они сделали с незадачливым главковерхом, если бы он, паче чаяния, забрел на территорию особой дивизии.