Левый ругается сам с собой:
— Зачем отпустили дитё мало? Не понимает дитё — потому и вызвался.
В окопах нельзя курить, но как здесь не закурить? Левый вытащил бумагу из-за голенища, крутит цыгарку за цыгаркой.
Далеко — у мызы — затрещало, вспыхнуло, загорелось поле. Левый — недокуренную цыгарку за голенище.
— Ну, теперь назад ползи! Да скорей же!
Андрею бы только скрыться, зарыться в землю, не видеть и не слышать.
«Не меньше как четверых убил, — думал Андрей и полз по дымящемуся, грохочущему и сверкающему полю. — Не меньше как четверых убил».
Лицо стало старое, жженое, будто сорок лет Андрею. Дополз.
— Скорей сюда! Ну, брат, думал, что убили тебя. На тебе грушу за это.
И Левый сует грушу. Но Андрей не донес до груши руки. Вспомнил — весна, девушка, море — и недокурком упал в окоп.
Левый посмотрел — каюк. Кончено. Запустил пальцы за голенище — где письмо? Нету. Все письмо раскурил на цыгарки. Вытянул недокурок, долго разбирал, — что там такое? Пойти показать грамотею.
VIII
Со звоном лопались телефонные провода. Оконные стекла летели на мостовую. Грузовики носили вооруженных людей по городу.
К поручику Архангельскому прибежал взводный.
— Рота бунтует, господин поручик. Арестовать вас хотят.
— А вы успокойтесь, Точило. Выпейте воды. Успокойтесь.
— Да, господин поручик, мне нет причины волноваться. Вам убегать нужно, господин поручик!
— А вы не торопитесь так, Точило. Зачем торопиться? Вот сядем и поговорим.
— Да, господин поручик, придут сюда! Шум уже, господин поручик.
— Шум разговору не мешает, Точило. Пусть шумят. А вы расскажите мне: как? Письма из деревни имеете?
— Господин поручик, да убьют же вас!
— Не думаю, Точило. Может быть, но не думаю. Да это к делу не относится. Где это я портсигар оставил?
Поручик Архангельский рылся во френче, в брюках.
— Очень хороший портсигар. И притом подарок. Это я, должно быть, в роте оставил.
— Не пушу, господин поручик, ей-богу, не пущу.
Точило сложил на груди непреклонные руки и каменной статуей стал у порога.
— Выпустите меня, пожалуйста. Очень хороший портсигар. Пустите меня, пожалуйста, Точило.
Точило неожиданно для самого себя отошел от двери.
Поручик Архангельский тихо шел по коридору — так бы всю жизнь пройти. И за каждым поворотом — такой же коридор, только Чище или грязнее Коридор казармы.
Издали все слышнее шум. И вот конец коридора — помещение первой роты. Может быть, смерть. Поручик Архангельский вошел, и шум оборвался на полузвуке, забился под нары, в углы — и стих.
— Братцы мои, я тут у вас, кажется, портсигар оставил. Не видели, братцы?
Двести глаз смотрели на офицера. Из чьего-то грязного кармана вылез портсигар. Чья-то рука молчаливо подала.
Поручик Архангельский взял портсигар, раскрыл, вынул папиросу, вложил портсигар в карман. Чиркнул зажигалку, закурил и, покуривая, прошел через помещение первой роты на улицу. И, пока ехал до вокзала, все курил одну и ту же давно потухшую папиросу. И в поезде не выпустил из крепко сцепленных зубов изжеванного ненужного окурка.
IX
Наташа с трудом разбирала корявые буквы:
Письмо от Солдат Русских Воинов. Всенижайшей почтения ото всех Русских Воинов Госпоже Наталье Владимировне Макшеевой.
А еще Госпоже Наталье Владимировне Левый просил всенижайший почтения ото всех Русских Воинов и жених ваш чудо-богатырь Андрей Толмачев убит, в чем поклон вам посылает.
А еще Госпоже Наталье Владимировне цыгарку от письма. Левый не докурил, а я адрес разобрал, в чем и расписуюсь и цыгарку при сем прилагаю с всенижайшим почтением.
Наташа аккуратно подобрала с полу вывалившуюся цыгарку, раскрутила: адрес ясен, а на другой стороне — «лая», «ша», «лю» — нечленораздельно, как предсмертный крик.
А может быть, прав отец, и все на свете ясно: Андрей убит. Наташа жива. Поручик Архангельский…
Наташа завернула цыгарку в письмо, положила в стол и отчетливыми шагами ходила по комнате — от окна к кровати, от кровати к окну. За обедом отцу отвечала точно и отчеканенно: «Да. Нет. Да. Нет». Как пулемет.
Преподаватель истории все две недели — как в далеком прошлом. В город не ездит. Бросил дела. И валерьянки нет — разбил. Купить новую склянку не хочется.
— Ты здорова, Наташа?
— Да.
— Но с тобой что-то странное.
— Нет.