— Скоро ли придем? — спросил корнет Есаульченко.
— Куда, господин корнет, придем? Кандидат Кроль всюду готов, куда господин корнет хочет.
— Ты, черт тебя, не знаешь, куда идти? Ты что говорил? Ты — обманывать офицера?
Корнет остановился, приступая к кандидату. В страхе кандидат Кроль вжимался в стену. Вот-вот вольется весь в дрожащий камень, оставив на стене только зеленый контур длинной и узкой фигуры.
— Но — позвольте, господин корнет… Зачем же? Знаю! Я такое место знаю…
А вся Варшава для Кроля — одна цукерня. Больше ничего нет в Варшаве.
— Веди, а не то…
И в трепете повел Кроль офицера туда, где люди утопали в молочных ароматах и шоколадном пару.
— Тут, господин корнет… Сейчас, господин корнет…
— Шоколаду пану?
VI
Корнет Есаульченко целовал ручку Мариши, и та ласково улыбалась ему, а на Кроля даже не взглянула.
Офицер сунул кандидату сторублевку. Сторублевка упала на пол.
— Поднимай! Бери!
— Господин корнет…
— Чего тебе еще надо? Отстань!
— Господин корнет… Это такое недоразумение…
— Отстанешь ты или нет?
И рука корнета уже полетела к эфесу. Дрожащим голосом Кроль произнес:
— Это невеста моя, господин корнет…
— Что?
Корнет Есаульченко, обернувшись, заглушил шпорами и саблей все вокруг. Ступил шаг вперед. Кандидат Кроль сделал шаг назад. Еще шаг вперед — еще шаг назад.
— Ты что, черт тебя?
Кандидат Кроль замахал руками.
— Это — позвольте, господин корнет, — действительно… Но зачем же, господин корнет, саблей в ухо? Я — раз, два! — деньги в кармане и женился, господин корнет. Тут смеяться нужно, а не…
Корнет Есаульченко стоял, растопырив кривые ноги, перед Кролем, и лицо его медленно, от шеи начиная, наливалось кровью. Вот уже и в лоб краска ударила.
— Пошел вон!
— Вам вредно волноваться, господин корнет. Зачем же? Господин корнет другую найдет. Прямо — раз, два!
И кандидат Кроль отскочил от корнета, потому что кривая сабля засвистела в воздухе.
— Прочь!
И не дай бог попасть головой в сверкающий круг: покатится голова по полу, не допив шоколада.
Кандидата трясло, как будто налили его всего ртутью, а она пошла дергать тело в разные стороны. Тогда Мариша подбежала к офицеру.
— И женщину пан ударит?
Корнет Есаульченко размахнулся, да так и остался изогнувшись, как пересаженный на картину: высокий, горбоносый, в красных гусарских чакчирах и коричневом кителе. Потом вложил саблю в ножны и поцеловал ручку.
— Прошу извинения. Я контужен, и иногда такое найдет, что…
Кандидат придвинулся к офицеру и заговорил, оглядываясь, будто кто-то хватал его сзади за узкие вздрагивающие плечи.
— Господин корнет… Мариша…
Мариша сразу стала как ведьма: волосы еще чернее и лицо еще белее.
— Если ты еще одно слово… Вон! Сей же час вон!
И присела к офицеру за столик.
Кандидат Кроль поднял с пола сторублевку и вышел из кафе.
VII
У выхода, когда Есаульченко вел Маришу под руку в ландо, к нему подкатился толстый и важный, как ландо, капитан, а за его спиной, то с правого, то с левого плеча, показывалось красное лицо кандидата Кроля.
— Корнет, вы ведете себя недостойно офицерского звания. Я вас арестую.
— Господин капитан, я контужен и не могу отвечать за свои действия.
— Как же вас такого на улицу выпускают? Вы из госпиталя?
— Никак нет, господин капитан. С позиций в недельный отпуск приехал — отдыхаю. А отпуск по контузии продлен. Есть бумага, господин капитан, от врача, что бывают припадки, за последствия которых я не ответствен.
И корнет Есаульченко вытянул свидетельство, написанное кандидатом Кролем. Капитан даже губы оттопырил, прочитывая бумагу.
— Хорошая бумага.
Еще раз прочел, и веселые волны всколыхнули толстый живот, и все, что было спрятано под стареньким пехотным мундиром, заходило ходуном.
— Ах, черти! Ах, штука!
Утер лицо синим платком.
— Отдыхайте с богом. Только, когда отдыхать будете, человека невзначай не зарубите. Ах, черти! Ах, штука!
И пехотный офицер покатился дальше, пофыркивая. А обширное ландо приняло корнета Есаульченко и Маришу. Кандидат Кроль глядел на широкий зад медленного ландо. Вот плывет оно по улице, вот бич встал над вспаренной спиной лошади, визгнул ей под брюхо. И нет ландо. И нет Мариши, Дома встали на пути, чтобы не видел кандидат Кроль, и там, за домами, Мариша прижималась к корнету Есаульченко.
— Такая множества офицеров в Варшаве развелась, а других офицеров, чем ты, мне не нужно. Лишь только тогда разлюблю, как умру. Сподобает мне пан офицер за то, что никому не боится. Схитрюсь я на разную манеру — обману мать.
Одноглазая женщина, высунувшись из цукерни, дернула кандидата Кроля за рукав.
— Ушла, пся кревь? С кем ушла?
Кандидат Кроль погрозил кулаком:
— Я господину корнету — раз, два! — и нет головы.
VIII
Война догнала корнета Есаульченко: обозным грохотом застучала в уши, по ночам прожектором била в лицо, закрыла цукерню, потащила к коменданту и, наконец, рыжим конем встала у дома, где скрылся корнет с Маришей.
Конь бьет копытом о землю, зовет офицера ржаньем, но все нет корнета Есаульченки.
Офицер за белыми стенами дома стоит перед женщиной.
— Идти нужно. Идти. Пора.
И невозможно уйти. Не двигаются ноги.
Услышал офицер призывное ржанье коня. Кровью налились глаза.
— Нужно! Нужно!..
Радостно заржал конь, когда, наконец, вышел корнет Есаульченко. Корнет тяжелым взглядом обвел все кругом, ничего не видят глаза, — махнул рукой:
— К черту все! Война!
И поскакал по опустевшим улицам. А женщина из дома не вышла…
Направляет коня не корнет Есаульченко, а Егорец.
И всем, что совершается в последние дни в городе, управляет Егорец, штабной писарь.
То есть не Егорец, а комендант города. Но Егорец рассылает пакеты с назначениями, ставит вместо «весьма срочно» три креста на конвертах, обозначая аллюр, и знает, где какая часть, и знает, куда едет корнет Есаульченко, и даже сам просил адъютанта назначить корнета Есаульченко в самый арьергард, в команду конных разведчиков.
— Это такой храбрый офицер, что взглядом убивать может. Взглянет — и от человека мокренько, как будто пушка выстрелила. А я в пушках толк знаю, сам на батарее пальца лишился.
IX
Кандидат Кроль явился к Егорцу в час дня и ждал его в комнате целых пять часов, до шести. Егорец, кончив все занятия, оставил дежурного писаря у телефона и, вдоволь наглядевшись в зеркальный шкаф на свою физиономию, вытянул из шкафа бутылку водки, вылил из горлышка в горло, сплюнул, обтерся рукавом и вышел с бутылкой в руке к кандидату. Поглядел на него презрительно.
— Не чета вы их благородию корнету Есаульченко. Завтра вам эвакуация с госпиталем вышла, а их благородию, может быть, еще три дня сидеть, последним отойти. Денег не нужно?
— Зачем деньги? Не нужно денег.
Егорец потянул из бутылки, забулькало в горле.
— Корнет-то наш не хочет Варшавы отдавать. Не отдам, говорит, Варшавы полякам на разграбление! Вот как!
Помолчали. Кандидат Кроль задвигался весь. Задергался, встал.
— А женщина-то, с которой господин корнет? Женщина где?
— А что женщина?
— Провожала она его только или с ним уехала?
Егорец еще потянул из бутылки — и небывалые события всколыхнулись в его голове.
— Провожала, — проплакал он. — Еще как провожала — я все видел. И что за женщина? Конь лучше у их благородия: рыжий конь и в три креста аллюром бегает. Хороший конь. Лучше женщины.
— А где женщина?
— А не знаю я, где женщина. Чего пристал?
Егорец качнулся вперед, назад, устоял на ногах, и слеза покатилась по коричневой щеке.
— Женщина! Женщине-то офицер-то наш: как умирать начнете, телеграфуйте, говорит, мелким почерком, сей же час явлюсь и самое смерть шпорой проткну. Человек у меня есть, говорит, Егорец, говорит, добрый, говорит, парень, душа, говорит, человек. Для меня, говорит, все сделает. Так ты ему в пакетик, говорит, в три креста, говорит… Такой, говорит, парень хороший…