Мы открыли стрельбу.
Хартенштейн был в пяти шагах от края леса. Вдруг он повернулся, упал к нам головой и посмотрел на нас.
Слева появились еще люди.
Я поднялся и пошел с ними.
Стрельба продолжалась, но уже тише.
Я увидел, как у выступа леса кто-то бросился бежать.
Я вскинул винтовку и выстрелил. Бежавший упал. «Я убил его…» — пронеслось в уме, но это нисколько меня не взволновало.
У Хартенштейна оказалось легкое ранение.
В выступе леса был окоп, с виду как ванна. Там валялись ранцы и консервы.
Кто-то хотел взять себе что-нибудь на память.
— Оставаться на месте! — сказал я. — Мы еще не заняли позиции. Быть начеку! Ружья наизготовку! Сюда через чащу!
Стали осторожно пробираться дальше.
Слева в стороне вдруг увидели окоп. Французы стояли, подняв руки вверх.
— Là bas![7] — сказал я и махнул рукой назад.
Они повыскакивали из окопа и побежали в ту сторону, откуда появились мы.
Совсем рядом ружейный выстрел.
Мы стали прокрадываться дальше — Бессер со мной плечом к плечу, ружье наизготовку.
Вышли на противоположную опушку леса. Перед нами был овраг. По одну сторону поднимался редкий буковый лес. По другую сторону по лугу уходили отступающие французы.
В овраге я дал команду остановиться. Было бы бессмысленно пробиваться дальше с моими пятью людьми. Подошло несколько человек из левой соседней дивизии и двое наших с легким пулеметом, тяжело нагруженные патронами к нему.
— Где остальные пулеметчики?
— Никого не осталось. Ламм тоже ранен. Лангеноль убит.
Я заново распределил людей, и мы пошли дальше.
Рамм! Рамм! Рамм! — по лесу в одну линию, совсем рядом!
— Бегом марш! — крикнул я.
Снаряд в двух шагах справа от меня.
Сделал шаг. Резануло ногу. Вижу: голенище разорвано, на нем кровь.
— Перевязать? — крикнул Бессер.
— Нет, бегите дальше!
Я попробовал ступать только на пятку. Ничего, можно. Заковылял назад в овраг. Ко мне подошел молодой солдат.
— Вот как довелось снова встретиться.
— А кто вы такой?
— Из первой роты. Но я вас много раз видел, господин фельдфебель.
Он был ранен в икру.
— Как дела в первой?
— Командир роты убит. Он лег на дороге к пулемету. Там на дороге все убиты. Кто уцелел — не знаю, но немногие.
Мы заковыляли вместе.
Четверо французов несли на плечах широкую доску, на которой сидел раненый немец; они несли его, довольные, в сторону тыла.
Где-то недалеко, справа, рвались снаряды. Оттуда же слышались выстрелы пехотинцев.
Мы дошли до края леса, откуда раньше нас обстреливали французы. Перед нами было поле с озимыми, а на нем — мертвые, как грудная мишень. Хартенштейна здесь уже не было. Хенель лежал на спине; широко открытые глаза смотрели вверх. Он шевелил руками. Я наклонился к нему, взял его за руку. Он меня не видел.
— Хенель, — сказал я, — не бойся. Это я. — Он шевельнулся, уставив взгляд в небо. Он был ранен в живот… Я ничем не мог ему помочь!.. О нем никто не пожалеет, у него нет близких, а если и были, к чему ему это теперь?
Я пошел дальше.
Вон лежит Яуэр. Вон Зандкорн с дырой спереди в каске, а в остальном — в нормальной позе, опершись на локти. Зенгер лежал, завалившись на бок, одна рука подвернута под себя. Функе и Вольфа не было видно.
Мы шли в сторону деревни. На поле через равные промежутки времени рвались снаряды.
К нам примкнул еще один. Он был ранен в руку ниже локтевого сустава; его очень пугали снаряды.
Мы попробовали бежать и добрались до кладбища. Там двое врачей, окруженные ранеными, делали перевязки.
— Что у вас? — крикнул мне старший лейтенант санитарной службы — тот самый, что в свое время проверял мои легкие, глядя поверх голов тех, кто ждал своей очереди.
— Ранение в ногу, господин старший врач.
— Немедленно в полевой лазарет!
Еще несколько человек пошли со мной.
По улице деревни бежал Хауффе.
— Ты здесь? А все говорят — ты убит! Сейчас покажу тебе лазарет и зажарю для тебя курицу, у нас есть!
— Известно что-нибудь о Функе и Вольфе?
— Наш добрый Функе убит. О Вольфе ничего не знаю.
Начинало темнеть.
— Лазарет здесь. Я потом приду за тобой.
Я вошел в помещение, где стояло несколько человек. Справа в углу кого-то, кажется, перевязывали при свете карбидной лампы. Я оглядел стоявших и увидел совершенно разбитое лицо: и нос и рот — кровавое месиво… На меня глянули грустные глаза Вольфа. Как же он при этом еще жив и может даже стоять? Я глядел на него, и мне хотелось спросить… Но он не смог бы ответить. Я сел на ящик и ощупал ногу. Нужно было разрезать сапог. Разрезая шов, я с ужасом думал о Вольфе. Как же он будет есть? Дня через два он просто-напросто отдаст концы…