Мы свернули на луг и разбили палатки. Солнце все еще жгло. Мы разоблачились донага, развесили промокшие от пота шмотки и улеглись в палатках. Я не спал. Было слишком жарко. Сквозь брезент проникал коричневатый свет. Так я лежал, пожалуй, с час.
Пришла походная кухня!
Мы натянули штаны и принесли еду и кофе.
Позже я сидел с Цише и Сокровищем на откосе, откуда была видна долина, а за ней цепи гор. На душе у меня было легко и спокойно. Вверх по горам ползли тени. Сумерки вокруг нас сгущались. А на вершинах было еще светло.
Вдруг до нас долетел странный бурчащий звук, вроде как далекая барабанная дробь; он все нарастал. А потом в него вклинился другой — трубный! Многие выскочили из палаток и побежали в деревню. Цише тоже побежал. Похоже, играл наш полковой оркестр.
Мы продвигались к бельгийской границе. Я не брился с начала выступления, и подбородок у меня оброс бородой, светлой, мягкой и почти прозрачной. Мне она казалась довольно хилой. Кое-кто у нас решил не бриться до окончания войны. Я бы охотно побрился, да думал так: может, потом долгое время будет не до того и придется бороду оставить, а тогда другие быстро обскачут меня с бородой.
Как-то днем на привале офицеры сидели у дороги под развесистым деревом. Кто-то играл в скат. Наш тощий капитан, — его все ненавидели, — сидел на траве, а здоровенный, толстый лейтенант Фабиан орудовал машинкой для стрижки волос и уже обкорнал одну сторону головы капитана. При этом он проделывал руками что-то невообразимое и щелкал машинкой.
— Теперь, господин капитан, покорнейше прошу мне повиноваться! — воскликнул он. — Иначе, с вашего позволения, я оставлю господина капитана в таком вот виде.
— Готов служить!
— Я постригу господина капитана лишь в том случае, если господин капитан исполнит мою покорнейшую просьбу!
— Дарю половину моего королевства!
— Покорнейше прошу господина капитана не шутить!
— Так чего вы хотите?
— Надо подумать.
— Этого еще не хватало! Если вы ни до чего не додумаетесь, то прикажете мне оставаться так?
— Господин капитан должен дать бедному лейтенанту время на размышление.
Но тут вдруг запищали флейты и где-то совсем рядом ударили в барабаны. Лейтенант вскочил и закричал:
— Вот идет второй батальон! — И убежал с машинкой для стрижки волос.
Капитан сидел в траве и ругался:
— Мошенник! Ставлю вам бутылку шампанского! Не слышит, мерзавец!
Наш командир батальона сидел рядом, и его трясло от смеха.
Мы подошли к бельгийской границе и остановились. Пронесся слух, что дорога перерыта и сооружены заграждения.
Мы двинулись дальше. Таможня. Потом дорожный указатель с надписью по-французски.
— Где же они перерыли дорогу? — нетерпеливо спросил я.
— А ты по ней топаешь! — засмеялся Цише.
Как, и это все? Вывернули пару камней из мостовой! На обочине остались пни высотой в один метр, а срубленные деревья — ели — лежали на лугу — ровные, высокие, прямые, я таких сроду не видывал. Так вот чем они перегородили дорогу? Мне стало жаль красивых деревьев.
С телеграфных столбов свисали оборванные провода — это чтобы лишить нас телефонной связи. Справа был небольшой дом. Мужчина в надвинутой на глаза шапке стоял в дверях, прислонившись к притолоке, и глядел на нас. С ненавистью. Зачем нужно ненавидеть друг друга, даже если друг против друга воюешь?
Чуть дальше от границы население стало приветливей. Но бельгийцы по-прежнему внушали мне ужас. Ночами мы добросовестно выставляли караулы. Офицеры не размещались в домах поодиночке: ходили слухи о ночных убийствах, о том, что бельгийцы будто бы очень жестокий народ.
Местность становилась гористее. Мы проходили через большие лиственные леса. Потом опустились в долину с деревенскими домиками, за ней начинался город. Мы взяли круто в гору, так как предполагалось заночевать в стороне от дороги.
Порой освещенные полуденным солнцем лысые горные хребты выглядели как-то странно: голые хребты в желто-коричневом свете и не то чтоб печальном, а каком-то мерцающем и, как мне казалось, враждебном.
Мы приближались к реке Маас. Говорили, что там будет сражение. Как-то вечером, когда мы пришли в деревню, все уже знали: это последний постой перед большим сражением.
Мы оставались в деревне и на следующий день. Купили вскладчину свинью у крестьянина, у которого стали на постой, и в его саду, на небольших кострах, варили мясо. К нам подсел унтер-офицер Цахе. В последние дни он казался каким-то удрученным. Сел у огня и голову свесил между колен.