— Господин лейтенант! — крикнул кто-то, а кто именно — в этой тьме, в путанице людей, лошадей и орудий, было не распознать. — Господин майор сказал, что нужно идти дальше цепочкой по кювету.
И вот — то медленно, то бегом — мы стали один за другим продвигаться по неровному дну кювета. Заныла нога. Я пытался ставить ее ровно и твердо, но от этого только стало ломить коленный сустав.
Около одиннадцати часов, в то время как справа по дороге продолжали грохотать повозки и орудия, слева появились мрачные здания фабрики. Мы остановились.
— Почему стоим? Хотим на квартиры!
Лейтенанта Шубринга словно пригвоздило к месту. Он стоял и смотрел на грохочущие мимо обозы.
— Можем обойтись и без командиров!
— Заткнись! — крикнул Хёле. — Господин лейтенант не может ведь вынуть из кармана квартирмейстеров. Вы-то знаете хоть, куда нам идти?
Мы ждали. Даже всеобщему любимцу Ханфштенгелю его солдаты начинали грубить.
Мелинг шепнул мне украдкой:
— Если господин фельдфебель подержит мою винтовку, я могу поискать квартирмейстеров. Они наверняка где-нибудь здесь на дороге, нужно только кликать их через каждые двадцать шагов.
Я подошел к ребятам из моего взвода и сказали, что Мелинг отправился на поиски.
— Дерьмо он!
— За всю войну не научились держать квартирмейстеров в порядке!
— Когда же нас отпустят, господин фельдфебель? — пропищал чей-то жалобный голос.
— Не знаю, — ответил я.
— Они тебя вообще не отпустят. Все это свинство будет продолжаться и дальше. Нужно самим — ноги в руки и пошел!
Потянуло холодом.
Наконец часа через полтора Шубринг отыскал квартирмейстеров. Но они нашли его обращение слишком грубым и заорали на него: «Разбирайтесь сами с вашим дерьмом!»
А Мелинг все не появлялся.
Светила луна. Мы свернули на боковую дорогу, где кроме нас не было никого. Слева и справа тянулись совсем черные с виду поля. Приятно было снова шагать по твердой земле. Только сильно болела нога.
Около полуночи пришли в небольшую деревушку. Среди домов торчало какое-то высокое здание. Дверь приотворилась. В щели мелькнул красноватый свет. В дверях появился человек.
— Куда нам? — грубо спросил его один из наших.
Вдруг перед нами возник Мелинг:
— Уймитесь! Господин владелец мельницы уже распорядился приготовить для нас кофе и отвел отапливаемое помещение.
— Входите, пожалуйста, — дружелюбно промолвил мельник. — Сюда, наверх по лестнице! Только я за вами не поспею.
Наверху в просторном помещении лежали мешки с соломой. Мельник то и дело подымался к нам и спрашивал, хватает ли нам воды, и добавлял:
— Клозет там, за домом, сразу направо.
— Сыграем в пиночки? — спросил молодой парень.
— Ты что, рехнулся? Я уже сыт по горло маршем.
Наша полевая кухня и другие обозы прибыли только к обеду. Сразу же открыли котел и раздали кофе.
— Как всегда на посту? — спросил Хёле.
— Мы не тот сброд, что на других обозах, которые и на передовой-то не были, а умеют только глотку драть!
— Они что, больно о себе мнят?
— Больно вшей плодят! — ответил второй повар. — Им бы надо помалкивать, это же не люди, а половинки — полуслепые, полуглухие или там сердечники! Только я не верю в их болячки! Они просто отлынивают от передовой!
— Все они дристуны! — сказал ездовой и повел своих битюгов в конюшню.
— Если они обнаглеют, — сказал Хёле, — тогда только свистните. Мы им покажем!
— Не потребуется, — засмеялся повар, что с виду был послабее. — Я и сам справлюсь с ихней бандой. А Макс, так он посещал в Дессау клуб атлетов — ему и там дивились.
После обеда мы снялись с места и, когда стало смеркаться, вошли в Аахен. На всех домах были вывешены флаги. Где-то впереди играл наш военный оркестр, и дробь барабана будила эхо в стенах домов; оттуда на нас глазели из всех окон. Мы маршировали, и жители сопровождали нас из улицы в улицу.
Мы были последними немецкими частями — следом за нами в город вступали бельгийцы и французы.
На следующий день мы пришли на вокзал и под проливным дождем стали ждать поезда. Он прибыл лишь глубокой ночью. Это был состав для перевозки скота — вагоны с раздвижными дверями. Мы не знали, куда нас везут, знали только, что не сразу попадем домой.