— Слушаю, господин лейтенант!
— Ах, вот вы где! Если говорить честно, то я считал вас ни к чему не пригодным человеком со всех точек зрения! Не обижайтесь на мою откровенность! Известно ли вам, что я только что представил вас к Железному кресту? Но это между нами, не правда ли? Ренн тоже будет молчать! — И он чуть не бегом бросился от нас, чтобы мы не заметили, как он расчувствовался.
Люньи
Несколько дней мы не получали хлеба. И в обед, и в ужин ели мясо в жидком горячем отваре. Разве было кому время почистить овощи, когда вечером в темноте мы вползали в амбар и подымались по тревоге еще до наступления дня? Как-то раз в одном городишке мы даже провели ночь на мостовой, которая и должна была послужить местом нашего ночного отдохновения, только нам забыли сообщить об этом. Ночь была лунная, лежать на камнях — холодно. Рядом со мной примостился чернобородый лейтенант; он стонал и разговаривал сам с собой, как в бреду.
Занялась ранняя заря. Прохладным утром мы шагали по вьющейся лесной дороге, наконец-то совсем не похожей на эти прямые, как стрелы, не обсаженные деревьями военные дороги Наполеона! Лейтенант тоже взбодрился. Вообще-то он здорово осунулся, и лицо стало серым, может, от грязи.
К полудню мы расквартировались. Одежду и белье развесили на солнце и вымылись у колодца. Сегодня можно было даже ноги вымыть, а ведь мы не скидывали сапог недели две, как не больше. Очень довольные, уселись мы за круглым столом покинутого дома. Цише принялся варить кофе.
— Тревога! — закричали снаружи.
Мы бросились к мундирам и сапогам. Через десять минут рота стояла на улице готовая к маршу. Где-то впереди грохотали орудия.
— Господину лейтенанту известно что-нибудь? — спросил Эрнст.
— Мне известно не больше, чем вам.
Так мы простояли целый час в полуденном зное.
Потом, с частыми остановками, двинулись вперед.
Свечерело, и уже наступила ночь, когда мы вступили в какую-то деревню. Рота остановилась там на ночлег, а наш взвод был выдвинут, в сторожевую охрану.
— Вы с отделением займете первый пост на лесной дороге, примерно метрах в пятистах впереди нас.
Мы двинулись. Ночь была темной. Я считал шаги. На трехсот шестидесятом увидел справа у самой дороги небольшую возвышенность. Там, по луговому склону, были разбросаны межевые камни. Слева начиналось хлебное поле.
На дороге, в нескольких шагах впереди нас, я поставил двух часовых. А куда остальных? В хлебах их не будет видно, но зато легко можно захватить врасплох. А если нападут на нас, им надо будет отойти вправо на возвышенность. Итак, лучше сразу расположиться здесь.
— А как нам сюда еду доставят? — спросил кто-то.
Я послал его с котелками обратно и сел на ранец.
Вчера луна взошла около трех утра, сегодня, стало быть, около четырех. Да еще облаками небо затянуло. Здесь, на юру, было прохладно и влажно. Слева в лицо задувало тихим ветерком.
Ко мне подсел Ламм:
— Ты знаешь, где французы?
— Нет. — На этом наша беседа оборвалась.
Вскоре за спиной у меня загремели котелками. Принесли, еду и кофе. Я принялся хлебать. Бульону было хоть отбавляй и телятина.
— Почему мы никогда не получаем хлеба? — спросил кто-то.
— Потому что продвигаемся так быстро, что пекари за нами не поспевают, — ответил Цише.
На этом разговор снова увял. Все, кроме Ламма, улеглись спать. Молча сидели мы рядом.
Позади чьи-то быстрые шаги. Это Эрнст. Я отрапортовал.
— В случае нападения неприятеля, — сказал он, — я вряд ли смогу прийти вам здесь на помощь: ведь наш фронт проходит несколько левее.
— А справа где расположены соседние посты? — спросил я.
— Я послал туда патруль, но они не обнаружили других подразделений. Мы здесь справа словно в пустоте висим.
— Известно ли господину фельдфебелю что-нибудь о французах?
— Нет, ничего не известно. Я пойду сейчас ко второму посту, он где-то за полем, на дороге. Спокойного вам дозора.
Мы снова сели. Здесь мы были предоставлены самим себе.
В полной тишине раздавались порой лишь шаги часового да храп позади меня.
Я хотел поглядеть на часы, но не мог различить стрелок. Ламм глянул на свои, светящиеся.
— Двенадцать почти что.
— Тогда тебе с Цинге заступать на пост.
Он разбудил Цише. Те двое улеглись спать. Я всматривался во мрак. Вот так — почти два часа просидел я с вольноопределяющимся, и не нашлось у нас, о чем стоило бы поговорить.