— Вы должны занять высотку впереди!
Мы полезли наверх. Ноги у меня вдруг отяжелели, и заломило плечо от непрерывной стрельбы.
На высотке, с которой нас раньше обстреливали французы, лежал черномазый в белых шароварах.
Перед нами простирались хлебные ноля. Французский отряд сгрудился там вокруг чего-то.
— По французам! Огонь!
Они бросились врассыпную. Я полез в подсумок за патронами, чтобы перезарядить. Патронов не было. В другом подсумке тоже. А обе ленты, висевшие на шее, я выбросил еще раньше, все расстреляв. Итого, значит, двести сорок патронов я пустил в ход! Да, как тут не заболеть плечу!
Солнце скрылось справа за холмы. Но все еще парило.
Подошел посыльный.
— Вам приказ: вернуться в расположение батальона.
Мы перекинули винтовки через плечо. На лугу лежали раненые. Один ковылял, и Цише подхватил его под локоть.
Французский офицер — невысокий, толстый — лежал в траве и стонал. Я хотел поглядеть, куда он ранен, но француз отмахнулся. Все же я расстегнул на нем мундир. Из правого бедра, как из водопроводной трубы, хлестала кровь. Я вытащил перевязочный пакет из кармана и сделал перевязку. Правый рукав у меня при этом пропитался кровью почти до локтя. Верно, глупо было при такой потере крови бинтовать его. Кто-то сунул ему фляжку. Он отпихнул ее.
— Думаешь, мы тебя отравим? — сказал тот и приложил ему фляжку ко рту. Француз стал жадно пить.
Тем временем остальные уже подобрали многих наших раненых. Я взялся вместе с другими за плащ-палатку, в которой кто-то стонал.
Подошли к ручью. На берегу сидели французы и жестами умоляли нас взять их с собой. Один тыкал пальцем в свою сумку для хлеба и разводил руками — нечего, мол, есть.
— У нас у самих нет хлеба. И взять вас с собой мы не можем, разве не ясно.
Быстро темнело. А в деревне полыхали пожары. Мы шли деревней. Там, куда ни глянь, лежали убитые. Вот на немецком офицере лежит какой-то алжирец. Раненый, которого мы несли в плащ-палатке, стонал при каждом нашем шаге.
Мы спустились в долину. Там расположилась наша походная кухня. Возле нее — Фабиан с Эрнстом и ротным фельдфебелем. На доске перед ними стояли алюминиевые тарелки, и они дули на горячие ложки. Эрнст увидел меня.
— Скольких вы привели?
— Четырех из нашей роты, господин фельдфебель.
— Не хватает ста человек, — сказал Фабиан. — Но, должно быть, много отстало на марше.
Я направился к взводу. Судя по ружейным пирамидам, в нем оставалось всего человек тридцать.
— Кто-нибудь видел Сокровище? — спросил я.
— Он убит. Пулей в голову, там, наверху.
— А Ламм?
— Его я не видел.
Я отстегнул котелок и зашагал к походной кухне.
— Вольноопределяющийся Ламм просил вам кланяться, — сказал фельдфебель.
— Он ранен?
— Да, и довольно тяжело. Навылет в обе руки и ноги, и к тому же ему досталось еще прикладом по голове. Вид у него просто жуткий.
Только я покончил с едой, как меня позвал Эрнст. Он сидел в траве на плащ-палатке, в руках у него была фляжка. Возле стояли два командира отделений.
— Садитесь-ка все сюда. Нам придется заново поделить взвод. Кружки у вас с собой? У Ренна останется его первое отделение.
Он разлил по кружкам красное вино.
Подошел Фабиан с фельдфебелем, оба присели к нам.
— Сегодня мы потеряли свыше двадцати офицеров в нашем полку, — сказал Фабиан; голос его звучал словно издалека.
Я маленькими глотками пил вино. Оно было холодное и терпкое.
— И Сокровище тоже погиб, — сказал фельдфебель.
— Он ведь был вашим другом, Ренн, — сказал Фабиан.
Мы распили всю фляжку.
— Спокойной ночи! — сказал лейтенант и встал.
И мы тоже пошли спать.
Амикур
Ночь. Мы стоим на дороге, ждем. Справа дома, слева луг в низине.
Третий батальон должен снять французский форпост. Фабиан тихо говорит Эрнсту:
— Нужно разрядить винтовки, чтобы ни одного случайного выстрела — и с примкнутыми штыками, широким охватом…
Трещат выстрелы!
Клатч! клатч! — шмякаются пули на дорогу.
— Налево к лугу, залечь! — кричит лейтенант.
Сзади галопом по дороге всадник.
— Какая рота?
— Третья!
— Цепью вперед, марш!
— Впереди же весь наш батальон!
— Черт подери! Из дивизии приказ: развернуться в цепь! — рявкает голос из темноты.
— Всей роте развернуться в цепь, налево марш! — орет и Фабиан.