— Где Français?[4] — спросил я.
Он указал куда-то назад и помахал рукой — они, дескать, далеко.
Я подошел к нему ближе, к самому краю леса, и сделал знак своим.
Они так внезапно вынырнули из темноты, что у француза глаза стали круглыми, как у совы, и мне потешно было на него смотреть.
Теперь я огляделся вокруг: справа, чуть дальше, проходила дорога. И там лежали убитые французы, валялись ранцы, винтовки. Видно, их захватили врасплох во время еды. На эту недоеденную еду в мисках мне как-то страшно было смотреть.
— Эй, Гартман, — окликнул я, — ты же немного кумекаешь по-французски — порасспроси-ка его!
Гартман был стройный чернявый парень с горящими глазами. Он присел к французу у костра.
Остальным я велел стать у опушки леса.
— У них здесь хлеб есть, — сказал Гартман.
Сам не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе.
— Ну, что ты еще разузнал?
— Здесь, в лесу, стояли две роты. Капитан одной из них был ранен, но они унесли его с собой.
— Ладно. Погляди, где там этот хлеб.
Он отложил в сторону ранец и винтовку и занялся разбросанными повсюду вещами. Было очень тихо, лишь далеко позади кричала птица.
— Эта птица — вестник смерти! — сказал Цише.
Мне стало жутко от его слов.
Гартман притащил две полкраюхи хлеба и несколько консервных банок.
Сзади на дороге раздались шаги.
— Вам велено вернуться.
Когда мы вышли из леса, стало светать. Под высоченным деревом горел небольшой фонарик — там врач делал перевязки. Повсюду лежали раненые. И один, совсем восковой, с разорванной грудью, мертвый. Кто-то стонал.
Я доложил лейтенанту:
— Мы добыли две краюхи хлеба.
— Оставьте их себе. Для роты все равно мало.
Врач поднялся с земли. Рукава у него были закатаны и руки в крови.
— Я кончил, — сказал он ровным голосом. — Бинтов больше нет, и инструмент никуда не годится. — Он подошел к лейтенанту вплотную. — К утру две трети раненых умрут здесь.
Крие! Крие! — раздавалось в листве у нас над головой.
Я пошел к взводу. Лейтенант поспешил за мной.
— Моего коня со спальным мешком и одеялом здесь, понятно, нет. И потом я сегодня потерял денщика, уже второго. Так что нам придется спать под одним одеялом. — Голос его звучал как-то странно. Видно, у него было смутно на душе.
На лугу стояли снопы. Я притащил соломы. Потом отрезал ломоть хлеба и протянул его лейтенанту.
— Ведь вам самому нужно, — сказал он.
— Господин лейтенант, должно быть, чувствует себя неважно.
— Что-то вертится у меня в голове. Сейчас они тут лежат, а завтра умрут, но есть вещи и пострашнее.
О чем это он? Я не решился спросить. Он тоже молчал и смотрел на звезды над темной кроной дерева.
Мы улеглись рядом. Одеяло укрывало меня только наполовину.
Раненые стонали. Один все зевал, и казалось, уже не мог остановиться.
Крие! Крие! — кричала птица.
Лейтенант беспокойно дышал во сне.
Крие! Крие! — кричала птица.
Мне вспомнился тот, что недвижно лежал на носилках и смотрел на звезды — как Зандер тогда, в кузнице. Что стало с Зандером?
Лейтенант вздыхал во сне, словно ребенок, который увидел больше, чем ему дозволено.
Крие! Крие! — кричала на дереве птица.
Снова мне померещились глаза, спокойно глядевшие на звезды. Ну сколько еще можно так выдержать?
Было еще довольно прохладно и сыро. И очень тихо. Край солнца выглянул из-за дальней гряды облаков. Лейтенант спал. Я тоже лежал и смотрел на дерево — сквозь темную листву проглядывало светло-голубое небо.
Было холодно, но я не мерз.
Кругом нас стали подыматься, потягиваться, скатывать одеяла и плащ-палатки.
Я выполз из-под одеяла. Руки у меня все еще были в запекшейся крови того французского офицера. Кажется, с тех пор минула неделя. А я даже и не умывался еще!
На перевязочном пункте царила тишина. Разрезанные мундиры, чья-то оголенная нога. Лежавший на носилках уставился в небо мертвыми глазами.
Повара в одних рубашках снова стояли у походной кухни. Похоже, они трудились уже давно. Один разливал половником кофе в протянутые котелки. Рукав на правой руке был у него оторван. Из открытого котла валил пар.
Мимо нас по дороге проходили войска и исчезали в лесу. Сидит ли еще тот француз у костра?
К кухне подошел лейтенант. Он был бледен, грязь полосами размазана по лицу. Я снова хотел поделиться с ним хлебом, но он неуклюже отстранил мою руку. Тогда интендант взял у меня хлеб, намазал его свиным жиром и подал лейтенанту.