Однажды утром пришел врач и осмотрел мою руку.
— Теперь мы можем стянуть рану. Она совсем чистая. Вы готовы к этому?
— Да, господин доктор!
— Хорошо! Отведите его в операционную!
Я пошел в сопровождении санитара в помещение, куда меня доставили в первую ночь. С раны сняли повязку. Монашенка протерла эфиром кожу вокруг раны.
Пришел доктор.
— Три скобы! Чувство не из приятных. Может быть, сделать вам укол?
— Нет, господин доктор. Уколов я боюсь больше, чем просто боли.
— Ну, тогда чтоб не кричать!
— Не буду, господин доктор.
Санитар взял меня за локти.
Доктор загремел сзади инструментами:
— Начнем!
Он воткнул скобу выше раны. Это было еще терпимо. Потом ниже. И еще одну скобу — левее и тоже выше и ниже. И потом третью.
— Так, теперь стянем.
Я чувствовал, как шипы глубже впиваются в тело, будто стремясь разорвать его. Еще глубже, еще… Да, ощущение не из приятных.
— Ну, держались вы молодцом!
Я поднялся наверх в палату. Плечо немного перекосило, но я был доволен. Я лег в постель, но не мог сразу успокоиться; через полчаса встал и принялся ходить взад и вперед. Было ощущение, что рана разбухает, и от металлических скоб становилось все больнее.
Вскоре принесли обед. Мне, было противно смотреть на еду, и я съел самую малость.
Потом лег в постель и заснул.
Я проснулся. Перед глазами еще стояли смутные картины сумбурного сна — какие-то прозрачные балки и провода. На душе было тревожно. Это было хуже, чем боль. Я выпил немного кофе, не дотронувшись до хлеба.
С озабоченным видом вошла монашенка.
— У вас нет аппетита? Нужно поставить градусник.
Я лежал, не шевелясь. Медленно текло время. Монашенка вынула градусник и посмотрела на него. Видимо, глаза у нее были слабоваты. Она стряхнула градусник.
— Смерим еще раз.
Я уже знал, что у меня жар.
Она заставила меня держать градусник дольше. Потом вынула его и посмотрела.
— Нужно позвать господина доктора.
Через несколько минут доктор был уже здесь; он осмотрел рану.
— Все в порядке. А температура может подниматься. Если мы снимем скобки, она спадет. Но лечение затянется на недели, а то и на месяцы. — Он произнес это так, словно ждал от меня ответа.
— Лучше пусть будет температура, — сказал я.
— Хорошо. Сестра Бригитта, сделайте ему на ночь укол.
Вечером я совсем почти не мог есть и едва сумел проглотить кусок. Потом санитар протер мне руку выше локтя. Монашенка принесла стеклянный шприц с мутной жидкостью. Оттянув кожу, она ввела под нее эту жидкость. Кожа вздулась бугром, как шишка. Санитар заклеил место укола пластырем.
— Спокойной ночи, — сказала сестра своим чуть заунывным голосом и кивнула мне с улыбкой. Я очень ее полюбил.
Тело у меня ломило так, будто из него вытягивали все жилы. Ломота не проходила. Боль отдалилась, — ее словно оттянуло от плеча. Я прислушивался к этой ломоте и лежал совершенно неподвижно.
Среди ночи я проснулся, меня мучила жажда. Питья никакого не было, да я и не знал, можно ли мне пить. А жажда не давала покоя. Я долго лежал, внешне спокойный, но испытывая мучительную тревогу. Под потолком горела электрическая лампочка. Она действовала на меня успокаивающе. Кто-то храпел. Кто-то метался во сне и стонал.
Из моего полузабытья меня вывели звуки пения. Боль снова приблизилась, вступила в плечо. Тусклый свет заливал белую палату. Я не знал — откуда он. Где-то далеко хлопнула дверь. Я уловил слабое завывание ветра в двойных рамах и далекий, похожий на гром, гул.
Вошла монашенка — в тусклом свете она выглядела дряхлой и желтой.
— Как прошла ночь? — с улыбкой спросила она. Я сразу узнал ее голос.
— Не очень-то хорошо. Больше не давайте мне морфия.
Подошло время завтрака. Кофе я оставил недопитым, да и поел тоже немного. В окна застучал мелкий дождь. Желто сверкнула молния. Теперь уже отчетливо доносились раскаты грома. Монашенка поставила мне под мышку градусник. Я чувствовал себя совсем скверно.
Пришел доктор.
Я расслышал, как монашенка зашептала ему:
— У него почти сорок!
— Снимите повязку!
Мне пришлось приподняться.
— Есть небольшое покраснение. Его нужно изолировать, а вы, сестра Бригитта, будете обслуживать его одного, чтобы нам не заразить других! Не хватало еще занести в палату рожу!
Санитар прикатил тележку на резиновом ходу. Он повез меня по проходу в противоположную сторону от пристроенной часовни. Теперь я лежал в боксе.
Температура поднималась. Даже утром градусник показывал сорок. Мысли у меня начинали путаться. Температура росла и дошла до сорока одного градуса. Изредка мне давали сырое взбитое яйцо с коньяком. Это было нечто сладкое и пахучее. Я стал бредить. И потерял сознание.
Время текло медленно. Постепенно жар стал спадать. Доктор нашел, что рана заживает хорошо, но краснота вокруг все еще держалась. Я чувствовал себя очень худо. Но вот однажды доктор объявил:
— Дело идет на поправку. Теперь мы можем снять скобки. — Он протянул руку к тележке с перевязочными материалами и несколькими быстрыми движениями удалил скобки.
Около полудня я узнал, что меня произвели в унтер-офицеры. Мне написал об этом фельдфебель. Я был рад.
Во второй половине дня я снова начал бредить. Но на следующее утро температура спала. Я много спал и каждый день просыпался все более счастливым.
Затем меня перевели в гарнизонный лазарет. Рана у меня, правда, еще не совсем закрылась, но рукой я уже мог немного двигать. Пока что мне удавалось поднимать ее на две ладони от бедра.