— Снимите повязку!
Мне пришлось приподняться.
— Есть небольшое покраснение. Его нужно изолировать, а вы, сестра Бригитта, будете обслуживать его одного, чтобы нам не заразить других! Не хватало еще занести в палату рожу!
Санитар прикатил тележку на резиновом ходу. Он повез меня по проходу в противоположную сторону от пристроенной часовни. Теперь я лежал в боксе.
Температура поднималась. Даже утром градусник показывал сорок. Мысли у меня начинали путаться. Температура росла и дошла до сорока одного градуса. Изредка мне давали сырое взбитое яйцо с коньяком. Это было нечто сладкое и пахучее. Я стал бредить. И потерял сознание.
Время текло медленно. Постепенно жар стал спадать. Доктор нашел, что рана заживает хорошо, но краснота вокруг все еще держалась. Я чувствовал себя очень худо. Но вот однажды доктор объявил:
— Дело идет на поправку. Теперь мы можем снять скобки. — Он протянул руку к тележке с перевязочными материалами и несколькими быстрыми движениями удалил скобки.
Около полудня я узнал, что меня произвели в унтер-офицеры. Мне написал об этом фельдфебель. Я был рад.
Во второй половине дня я снова начал бредить. Но на следующее утро температура спала. Я много спал и каждый день просыпался все более счастливым.
Затем меня перевели в гарнизонный лазарет. Рана у меня, правда, еще не совсем закрылась, но рукой я уже мог немного двигать. Пока что мне удавалось поднимать ее на две ладони от бедра.
Битва под Эн-Шампанью, 1917 год
Я ехал на фронт с большим эшелоном выздоравливающих. Куда нас везли? Путь лежал через Мец. Значит, наш полк находился снова на южной части фронта. Мы выгрузились почти сразу за Мецем и направились маршем в поросшую лесом долину. День был пасмурный и ветреный, в лесу сумрачно.
Часа через два вдали показалась гора с небольшим перелеском на вершине. Мы обогнули гору слева. Здесь, на склоне горы, раскинулась деревня.
Остановились перед большим загородным домом с садом. Несколько человек из нашего полка вышли нам навстречу и стояли, глядя на нас издали.
Меня, Хензеля и еще кого-то определили снова в третью роту.
Я вошел доложить о прибытии в ротную канцелярию. За небольшим столом, спиной ко мне, сидел лейтенант.
— Унтер-офицер Ренн с четырнадцатью выздоравливающими прибыл!
Лейтенант повернулся ко мне.
— Здравствуй! — Он протянул мне руку. Я неуверенно пожал ее, глядя на него во все глаза. Неужто это и в самом деле вольноопределяющийся Ламм?
— Разве уж я так изменился, что ты не узнаешь меня?
— Узнаю, господин лейтенант!
— Мы что — при исполнении служебных обязанностей? Что это ты меня господином лейтенантом величаешь? — засмеялся он.
Я был совсем обескуражен: как твердо звучал теперь голос Ламма! Малый раздался вширь и вообще стал совсем другим — спокойным, уверенным в себе.
Мы стали подыматься в гору к нашей квартире.
Полк стоял далеко от линии фронта, в Арденнах, занимаясь строевой и военной подготовкой, — готовился к ожидавшемуся весной наступлению французов.
На этот раз командование войсками готовило к контрудару целую армию, в ее состав входили и мы.
Состав же роты сменился полностью. Я знал только двоих-троих, да и тех едва-едва. В моем отделении было несколько бледных, худосочных юношей, очень неловких в строю. К ним прежде всего относился Бранд, у которого всегда был беспомощный вид. Самым сильным был Хензель. Он все делал очень спокойно и уверенно, но тоже не больше того, что от него требовалось. Казалось, ему даже доставляло удовольствие не делать ничего сверх заданного. Еще был среди них ефрейтор Хартенштейн — длинный, смуглолицый, выносливый; он был неразговорчив и грубоват, но прилежен. И еще — Вейкерт, лучший стрелок в роте, непоседливый и порядком болтливый.
Был уже апрель, но еще довольно прохладно, когда пришел приказ выступать. Ожидалось, что французы начнут наступление.
Несколько дней мы шли по лесистой горной местности. Потом вышли на голую равнину, а около полудня добрались до городка — совсем крохотного, — меньше самой маленькой деревеньки. Наш взвод занял последний дом справа на другом конце городишка. Солнце пригревало прямо как летом. Наше отделение разместилось на верхнем этаже дома в комнатушке с одним окном; под окном стояла невысокая скамейка, вроде скамеечки для ног. Мы с Хензелем уселись на нее. За окном была равнина, по ней петляла песчаная дорога, и у дороги стояли три покосившихся, еще голых фруктовых дерева. Дальше дорога терялась в степи, где не было уже ни деревьев, ни кустарников, ни холмов.