Мы рассмеялись. Это хорошо сказано, подумал я; теперь и запасные сразу узнают, что у нас за лейтенант. Потому что почти все любили Сокровище, хотя и считали дурачком.
— Третья рота — смирно! По отделениям, правое плечо вперед, шагом марш! Стой! Рота, шагом марш!
Заиграла музыка. Литавры гремели у стен казармы. Я маршировал в переднем отделении. Перед воротами казармы толпился народ — нам дали дорогу.
— Эмиль, не подкачай! — крикнул кто-то.
— Ура! — орали мальчишки.
— Как в тысяча восемьсот семидесятом году! — услышал я негромкий голос и увидел какого-то старого господина: на меня глянули приветливые серые глаза. — Тогда я тоже так выступал, — сказал он мне, но я уже шагал дальше, и передо мной были другие люди.
Букетик гвоздик упал мне на грудь. Я еле успел поймать его и обернулся. На краю мостовой стояла девушка в низко надвинутой шляпе и улыбалась мне.
Раскрытые светлые зонтики, под зонтиками — дамы в больших шляпах. Вдруг справа я увидел своего дядю — он возвышался над толпой. Дядя размахивал шляпой и улыбался, глядя на меня. Я не знал, как надо отвечать на его приветствие, и смутился. Но мне было радостно.
«Вромм, вромм, вромм» — гремели литавры под железнодорожным мостом, а позади отдавалось — «Вумм, вумм, вумм».
Мы подошли к платформам товарной станции, сложили поклажу и стали ждать. Какие-то дамы расхаживали с корзинами, украшенными цветами, и раздавали булочки и шоколад.
Медленно подкатил поезд. Товарный состав, из раздвижных дверей торчали березовые ветки. Для офицеров прицепили пассажирский вагон третьего класса. На стенах вагонов были надписи и рисунки мелом — маленькие человечки с большими головами в французских кепи.
«НЕОБЫЧАЙНО ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ!!!
БЕСПЛАТНАЯ ПОЕЗДКА
ЕДИНСТВЕННЫЙ РИСК — НЕСКОЛЬКО ВЫСТРЕЛОВ!
ЗАТО ПРЯМО В ПАРИЖ!»
Протрубили сигнал.
— Третья рота, взять вещи и винтовки! По вагонам! Все толкались, чтоб войти первыми и занять хорошие места. В вагонах стояли скамьи без спинок. Я не торопился. Лейтенанты сновали вдоль поезда. Кто-то громко кричал из вагона. Медленно подкатил паровоз, из трубы черными клубами валил дым. Опять крикнул кто-то. Я вздрогнул. Не меня ли звал Сокровище уже в который раз?
Он высунул голову из вагона.
— Для тебя есть место! — Он подался назад и заспорил с кем-то. Видно, всякий раз, когда он звал меня, там пытались занять это место.
— Ну! — заорал лейтенант. — Долго еще будем канителиться?
Сокровище занял для меня место слева у стенки, поэтому я мог прислониться к ней, но зато ничего не видел сквозь проем двери.
Снаружи кричали всякое. Раздался гудок паровоза, и поезд медленно тронулся с места. Куда мы ехали? «В Россию», — сказал кто-то. А какая она — Россия? Здесь вот светит солнце. Россия рисовалась мне серой глухоманью.
— На запад едем! — крикнул кто-то, стоявший у раздвинутой двери. — Только что повернули. Едем в Париж!
— Урра! Уррааа! — доносились снаружи детские голоса.
У двери под стук колес запели: «Германия, Германия превыше всего». Остальные подхватили. В соседнем вагоне пели неторопливо и уныло:
Снова дети кричали «ура», и им снова отвечали песней. Солнце окрасило багрянцем лица стоявших у двери. Я видел, как смеялся Цише, сверкая белыми зубами, простодушно радуясь всему, что происходит.
Потом быстро стемнело. В вагоне было жарко от солнца, весь день накалявшего крышу. Поезд замедлил ход и остановился.
Луч света упал на правую стенку вагона.
— Выходить, раздача пищи!
В вагоне зашевелились, проснулись, встали. Искали в темноте котелки и ложки. Ярко вспыхивали электрические фонарики. Мы перелезли через скамейки, построились снаружи, и нас повели в большой деревянный барак. Карбидные лампы стояли на столах из свежесрубленного дерева. За прилавком дамы раздавали говядину с лапшой. Какой-то древний старик в форме полковника бродил взад и вперед. Белые космы свисали из-под плоской фуражки на толстые погоны.
И снова в путь. Равномерно стучали колеса. От двери потянуло холодком. Сокровище совсем навалился на меня. Кончилось тем, что голова его ударилась о мои колени. Тут он очнулся, а потом снова начал валиться на меня. Мне же не спалось. И не думалось ни о чем. Но на душе было неспокойно.