В другое время дня мы лежали среди земляники. Ягод было так много, что мы собирали их вокруг себя, не вставая.
Накануне возвращения роты с передовой мы пошли набрать земляники для Ламма, Хартенштейна и Функе.
Через неделю я совершенно оправился и даже заскучал от бездействия. Старший лейтенант санитарной службы, которому я об этом сказал, покачал головой:
— Наберитесь терпения!
Но я уже больше не считал, что я болен.
Бранд вместе с ротой снова ушел на передовую. Но тут неожиданно поднялась температура у Вейкерта, Яуэра и многих других, и их отправили в тыл. То же самое стало отмечаться и в других ротах: вдруг — температура сорок градусов.
А потом наш полк сняли с фронта, и он длительным маршем был отправлен далеко в тыл, в нетронутые войной деревни, где жители по вечерам пели и играли на гитаре. Марш меня утомил. Бранд, Яуэр и еще некоторые были настолько изнурены, что последний отрезок марша их пришлось взять на пулеметную повозку.
В тылу я снова принял службу в роте.
Мы занимались строевой подготовкой на лугу, когда пришел посыльный из батальона.
— Младший фельдфебель Ренн откомандировывается в ударный батальон. Сегодня в три часа во второй половине дня вам надлежит быть в походной готовности перед батальонной канцелярией.
— Служба в ударном батальоне, — сказал Ламм, — будет для тебя легче, чем в окопах.
Мне это ни о чем не говорило. Во всяком случае я очень смутно представлял себе, что такое ударный батальон.
Перед канцелярией батальона я встретил молодого лейтенанта, нескольких унтер-офицеров и ефрейторов.
— Младший фельдфебель Ренн, третья рота, явился!
Лейтенант щелкнул каблуками и отрекомендовался:
— Линднер.
Я сделал каменное лицо, но какой-то мускул все же, видимо, дрогнул. Лейтенант слегка покраснел:
— Меня произвели только вчера.
— Должен ли я выяснить, все ли прибыли, господин лейтенант? — в смущении спросил я. Линднеру, похоже, не было еще и двадцати лет.
Мы с ним зашагали по зеленой долине.
— Что это, собственно, такое — ударный батальон, господин лейтенант?
— Я и сам толком не знаю. Знаю только, что нас будут обучать на командиров дозоров и ударных команд.
«Как же можно обучить такому?» — подумал я.
Нашим инструктором оказался молодой офицер с Железным крестом первой степени. У него был берлинский выговор, вне службы он держался жеманно и надменно, но на ученье это с него слетало, и он становился по-мальчишески непосредственным и старательным.
Солнце пекло. Мы должны были таскать пулеметы, бросать ручные гранаты, продвигаться по окопам и бесшумно ползать. Сначала я очень уставал, все время потел, и раза два — правда, лишь на мгновение — у меня все поплыло перед глазами. А потом с каждым днем становилось легче. Служба продолжалась с утра до вечера с перерывом на обед всего на два-три часа. Времени, чтобы думать, не оставалось, и я чувствовал себя прекрасно.
Линднер постоянно был со мной и вне службы.
— Никак не привыкну к тому, что я — офицер, — сказал он мне. — В моей семье ужасно горды этим, у нас еще никто не залетал так высоко. Но я тут ни при чем — в мирное время мне бы такого никогда не достичь.
Уже близилась осень, когда я вернулся в роту. Никто больше не справлялся о моем здоровье, и я сам вспоминал о своей болезни как о чем-то не имеющем ко мне отношения. Я чувствовал себя совершенно здоровым да и в самом деле был здоров.
Я доложил о прибытии Ламму — это было в канцелярии. Он взял со стола лист бумаги и протянул его мне.
«Лейтенант в запасе Ламм зачисляется в штаб первого батальона в качестве офицера для поручений. Должность командира третьей роты вверяется старшему лейтенанту Лёсбергу».
— Кто этот новый командир?
— Он из штаба дивизии. Имеется приказ, согласно которому офицеры высших штабов время от времени должны проходить службу на фронте.
— Разве это причина забирать у нас командира?
— Успокойся. Я так и так стал бы офицером для поручений.
На следующее утро Ламм собрал роту.
— Меня переводят в штаб батальона, и сегодня я вас покидаю. Как вы понимаете, мне будет трудно. Но я верю, что передаю моему преемнику хорошую роту, и это облегчает мне мой уход. До свидания, рота!