Мы разошлись.
— Такого командира мы больше не получим, — сказал Вольф, уже поправившийся после своего ранения.
Функе, усевшись в угол, жевал свою неизменную сигару и бормотал что-то о хорошем человеке.
Вечером прошел слух, что новый здесь.
— Как он выглядит?
— У него монокль и стек.
— Это отдает тылом.
Я заметил, что вся рота настроена против него — и не по деловым соображениям, а просто потому, что это не Ламм. На следующее утро он явился, когда рота была построена для несения службы. Фельдфебель дал команду смирно и отрапортовал.
— С сегодняшнего дня мне вверяется третья рота. Я слышал хорошее о роте. И рассчитываю, что моя рота будет лучшей в полку. С богом за короля и отечество — всегда было и будет нашим девизом, и с этим я приветствую вас!. Вольно! Фельдфебель, идите за мной и представьте мне унтер-офицеров!
— Младший фельдфебель Ренн.
— У вас кожаные наколенники и обмотки на ногах. Разрешено такое в полку, фельдфебель?
— Он только два дня как вернулся из ударного батальона.
— Это хорошо. Мы составим целый ударный взвод. Вообще-то, вижу я, вся рота стоит как попало — старые рядом с молодыми и гиганты рядом с карликами. Никто не пытался изменить этот порядок?
— Нет, господин старший лейтенант. До сих пор командиры роты всегда оставляли вместе тех, кто знает друг друга.
— Так нельзя. Это не придает военного вида. Сейчас же перестроиться. Вы, Ренн, идите со мной и укажите людей, которые подходят для ударного взвода.
Я указал на Вольфа.
— Хорошо.
Я указал на Функе.
— Этот? Как в роту вообще попадают такие старые люди? Хочу видеть вас в следующий раз умытым и в более опрятном мундире!
Мы составили новый взвод с унтер-офицером Хауффе и ефрейтором Зенгером в качестве командиров ударных команд. Не хватало командира для третьей команды.
— Как вас зовут? — спросил Лёсберг какого-то парня, по виду лет восемнадцати, с сияющими голубыми глазами, которого я еще мало знал.
— Хенель, господин старший лейтенант! — громко крикнул юноша.
Я искоса наблюдал за Лёсбергом.
Он был бледен, немного одутловат; его мягкий, пухлый, безвольный рот не понравился мне.
После перестроения по росту антипатия к Лёсбергу еще возросла, особенно со стороны тех, что бок о бок прошли через весенние бои, а теперь оказались разобщенными. Но только они-то и имели собственное мнение. Один лишь Функе со своим невообразимым добродушием заступался за Лёсберга, хотя тот обращался с ним крайне пренебрежительно и всегда находил какой-нибудь непорядок в его одежде или выправке.
На следующий день после перестроения мы направились в траншею. В эту ночь мы Лёсберга не видели. Он явился только наутро, чтобы все осмотреть. Я показал ему участок своего взвода. Пожилой солдат подметал траншею.
— Я замечаю, что ваши люди грязны. Мы должны строго следить за чистотой. У этого солдата совсем невообразимый вид!
— Нам вряд ли удастся лучше выглядеть, пока у нас такие блиндажи; у большинства входы настолько узкие, что приходится выползать на четвереньках, и уж, конечно, вымажешься с головы до пят.
— Не удастся? Этого я не признаю! — сказал он резко. — Надо требовать и получится!
При входе в следующий блиндаж сидел обнаженный по пояс солдат и искал вшей. Он смущенно встал, но не мог принять стойку смирно, так как вход был слишком низкий.
— Встаньте как положено! — прикрикнул на него Лёсберг.
Тот вышел и загородил траншею.
— Чем он сейчас должен заниматься? — спросил меня Лёсберг.
— Сейчас у них перерыв на завтрак, господин старший лейтенант.
— И как надолго?
— Точно не установлено, потому что сейчас еще время сна.
— Почему сон сейчас?
— По ночам у них разгрузка транспорта: в эту ночь они носили за высотку Элизабет рельсы и средней величины мины для минометов.
— Как долго это продолжалось?
— С полуночи до рассвета.
— В таком случае люди совершали прогулку!
— Мины тяжелые, и их нужно нести осторожно.
Я заметил, что Лёсберг хотел и здесь что-нибудь улучшить, но, наверное, мало в этом деле смыслил.
— Дежурный унтер-офицер в окопах! — отрапортовал длинный Зенгер.
— Вы сегодня уже умывались? — Лицо у Зенгера действительно было грязновато.