— Кто это. Кто здесь.
Голос не изменился: рокочущий и протяжный, как гул ветра:
— Кто здесь.
— Это я. Исмаэль.
— Исмаэль Пасос. Стало быть, ты не умер.
— Думаю, что нет.
Оказывается, каждый из нас записал другого в покойники.
Я могу разглядеть его, только когда он подходит почти вплотную. Что-то вроде простыни намотано на поясе, волосы все еще похожи на волокна хлопчатника; я могу разглядеть в темноте блеск его зрачков, и мне интересно, видит ли и он мои глаза или только его глаза светятся в кромешной ночи. Меня снова охватывает непонятный страх, который я испытывал перед ним в детстве, — еле уловимый, но все же страх; я встаю и чувствую на плече его жесткую руку, худую и костлявую. Он помогает мне не упасть.
— Что с тобой, — говорит он. — У тебя болит нога.
— Колено.
— Ну-ка.
Теперь его железные пальцы касаются моего колена.
— Нужно было до этого довести, чтобы ты ко мне пришел, Исмаэль. Еще день и ты не смог бы ходить. Сейчас первым делом надо снять опухоль. Пойдем наверх.
Он собрался помогать мне идти в гору. Я чувствую себя неловко. Ему должно быть около ста лет.
— Я могу сам.
— Ну, давай попробуем.
Пес бежит впереди, я слышу, как он несется вверх по склону, в то время как я волоку свою ногу.
— Я думал, меня сейчас убьют, — говорю я. — Думал, война добралась и до меня.
— Ты думал, что пробил твой час.
— Да, что мне крышка.
— Я тоже так подумал четыре года назад.
Его голос становится более отстраненным, как и рассказ:
— Когда они нагрянули, я сидел в гамаке и стаскивал с себя альпаргаты[3]. Они сказали: «Пойдете с нами». Я ответил, что мне все равно, готов хоть сейчас и прошу только агуапанелы[4] по утрам. «Придержите язык, — сказали они, — что вам давать, а чего не давать, мы сами решим». Меня гнали без церемоний, в бешеном темпе, как будто нам на пятки наступали солдаты. «А это кто? Кто он такой? Зачем мы его тащим?» — спрашивал один из них. Никто меня не знает, подумал я, и я тоже их не знал, никого из них отроду не видел; они говорили с антиохийским[5] акцентом; все были молодые и карабкались вверх, и я, конечно, не отставал ни на шаг. Они решили избавиться от моего пса, который бегал вокруг. «Не стреляйте, — говорю, — он сделает, как я скажу. Тони, беги домой!» — а сам не столько приказываю, сколько умоляю и машу рукой в сторону нашей лачуги; и мой умница Тони подчинился на свое счастье.
— Вот этот самый пес?
— Этот самый.
— Послушный.
— Это было четыре года назад, в тот самый день, когда увели Маркоса Сальдарриагу.
— Неужели в тот же самый день? Мне никто этого не рассказывал.
— Потому что я никому не рассказывал, не хотел наживать неприятностей.
— Понимаю.
— Мы шли всю ночь, а на рассвете остановились в том месте, которое называют Три креста.
— Так далеко вас увели?
— И там я его увидел — он сидел на земле, Маркос Сальдарриага. Его погнали дальше, а меня нет.
— А он? в каком он был состоянии? что говорил?
— Он даже не узнал меня.
Голос маэстро Альфаро тускнеет:
— Он плакал. Помнишь, он ведь довольно тучный или, лучше сказать, был довольно тучным, размером с две свои жены. Он уже не справлялся со своими телесами. Они искали мула, чтобы везти его дальше. Еще там была женщина, Кармина Лусеро, хозяйка булочной, помнишь ее? она из Сан-Висенте, родного города Отилии. Отилия должна ее знать; как поживает Отилия?
5
Антиокия — один из департаментов Колумбии. Располагается в северо-западной части страны, выходит к Карибскому морю.