— Без чьей-либо помощи. — Отилия вздохнула. — Слава Богу, Глория пришла без брата, он бы этого не допустил. Вмешайся хоть один мужчина, вмешались бы и остальные, и дошло бы до худшего.
— До стрельбы.
— Такие уж мужчины дураки, — сказала она, пристально глядя на меня, и не смогла сдержать улыбки.
Но тут же ее лицо окаменело:
— Это так печально! Ана и Росита начали угощать всех лечоной, а Ортенсия Галиндо сидела, бедняга, на своем стуле с тарелкой на коленях и в рот ничего не брала. Я видела, как в тарелку капали слезы. А рядом преспокойно ели ее близнецы. Никто не знал, как ее утешить, а потом и вовсе про нее забыли.
— Лечона виновата, — сказал я. — Слишком вкусная.
— Не будь таким черствым. Иногда я спрашиваю себя, правда ли, что я по-прежнему живу с Исмаэлем Пасосом, или это какой-то незнакомец, какое-то чудовище. Не лучше бы тебе подумать, Исмаэль, что все, как и я, расстроились и загрустили. Никто не просил налить себе вторую рюмку. Музыки не было, падре Альборнос остался бы доволен. Все поели и разошлись.
— Я не черствый. Говорю тебе еще раз: мне тяжело, когда любого человека лишают свободы, каким бы богатым или бедным он ни был, ведь уводят и тех, у кого ничего нет; мне надо было бы сказать так: пусть кто-то исчез по доброй воле, если благодаря этому нас перестанут угонять силой — ведь так гораздо хуже. Я рад, что стар и скоро умру, но сочувствую детям, их ждет тяжелый путь, столько смертей досталось им в наследство, а они ни в чем не виноваты. Но по сравнению с участью Маркоса Сальдарриаги меня гораздо больше печалит участь Кармины Лусеро, хозяйки булочной. Ее тоже увели, в тот же день.
— Кармину! — воскликнула жена.
— Я узнал об этом сегодня.
— Мне никто этого не говорил.
— Говорили только о Маркосе Сальдарриаге.
— Кармина, — повторила жена.
Она заплакала, зачем я ей сказал?
— Откуда ты узнал? — спросила она, всхлипывая.
— Сначала ляг, — ответил я.
Потрясенная, она не двигалась с места.
— Откуда?
— От маэстро Клаудино. Он сегодня вправил мне колено. Я должен ему курицу.
— Курицу, — не понимая, повторила она.
Позднее, уже погасив свет и ложась рядом со мной, она сказала странные слова (потому что у нас есть две курицы):
— На какие деньги ты ее купишь?
И не стала ждать моего ответа, а заговорила о Кармине Лусеро, о том, что ей в жизни не встречалась женщина лучше Кармины, вспомнила ее мужа и детей, и как им теперь тяжело, и сказала: «Когда у нас дома дела шли неважно, Кармина давала нам в долг столько хлеба, сколько нам было нужно»; каждый раз, когда я думал, что спасительный сон пришел, что наконец он пришел к нам на помощь, в жарком воздухе, которым мы дышали, снова раздавались причитания Отилии; и так мы лежали в своей постели, в одном из городков истязаемой страны, подавленные и унылые, и я не смел сказать Отилии, что Кармина умерла в плену еще два года назад, но это ничего не меняло: в эту ночь мы все равно не смогли бы заснуть.
Какой смысл и дальше лежать в постели без сна? Светает, я выхожу из дома и снова иду вчерашней дорогой к обрыву. В этот утренний час редкие домики на горе напротив выглядят неотъемлемой частью пейзажа; далекие друг от друга, они все же связаны между собой, потому что стоят и всегда будут стоять на одной и той же горе, высокой и лазурной. Много лет назад, еще до Отилии, я фантазировал, что проведу остаток жизни в одном из таких домов. Теперь, в наши дни, их покинули все или почти все жильцы; еще два года назад в них проживало приблизительно девяносто семей, но из-за войны — наркотрафика и солдат, партизан и боевиков — осталось всего шестнадцать. Многие погибли, другим — таких было еще больше — пришлось уехать, и, кто знает, сколько их останется в скором будущем? я отвожу глаза от привычного пейзажа, потому что впервые в жизни не могу на него смотреть; все изменилось, только совсем не так, как нужно, думаю я, пропади ж все пропадом!
По краю обрыва ко мне подходит, обнюхивая землю, свинья. Она на секунду задерживается у моих ног, поднимает рыло, ворчит, хрюкает, разглядывает мои башмаки; чья эта свинья? то и дело по всему городу слоняются бесхозные свиньи и куры. Может, я просто позабыл имена владельцев всех свиней — раньше я их помнил. А что, если привести эту свинью маэстро Клаудино вместо курицы?
В утренней тишине раздается крик, за ним выстрел. Где-то выше, на углу. Там поднимается черное пороховое облачко. Белый призрак перебегает с угла на угол. И больше ни звука, только торопливо удаляются чьи-то шаги. Я встал слишком рано… уйти, самое лучшее уйти… сейчас не время спокойно прогуливаться по улицам; я слышу собственные шаги, один за другим, все более поспешные, стремительные; зачем меня сюда занесло в пять утра? Но тут до меня доходит, что я иду прямо за призраком; я останавливаюсь: неразумно преследовать убегающих призраков; выстрелов больше не слышно; чьи-то личные разборки? возможно, потому что на войну это не похоже, это другая война; кто-то поймал кого-то на краже; или просто кто-то кого-то поймал, но кто? я иду дальше, замираю, прислушиваюсь: ничего, никого. Колено… «Нужно дать колену отдохнуть три дня» — предупредил маэстро Клаудино, а я таскаюсь то в гору, то под гору: что ж, колено, ты снова заболишь? нет, ноги без боли поворачивают за угол, я в порядке; каким унижением оказалась эта боль, Отилия, какой острасткой; как я ошибался, когда думал, что в смертный час мне никто не понадобится, а кто поможет мне справить нужду? не умирай раньше меня, Отилия.