Мы смотрим друг на друга, словно совещаясь.
— Беррио продолжает собирать сведения, — говорит Рей. — Но мне кажется, он просто боится их догонять.
— Обычное дело, — говорит доктор.
— Да вы входите, сеньоры, — спохватывается Рей, — составьте Жеральдине компанию. У нее увели не только бразильца, но и детей.
— Детей? — переспрашиваю я.
— Детей, — отвечает он и уступает нам дорогу.
В первый раз я думаю не о Жеральдине, а о детях. Я вижу, как они кувыркаются в своем саду, я слышу их голоса. Я не могу поверить. Доктор Ордус входит в дом первым. Я иду за ним, но Рей берет меня за руку и отводит в сторону. Он действительно все еще пьян, я вдруг понимаю это по запаху и по его красным глазам, контрастирующим с белым костюмом. Он побрился и, хоть и пьян сильнее прежнего, но выглядит моложе своих лет — говорят, заспиртовался в алкоголе, впрочем, в шахматы он больше не играет: засыпает между ходами. Я замечаю, что он пошатнулся, но тут же взял себя в руки. «Рюмашку?» — Рей смеется. «Сейчас не время», — говорю я, и он, дыша перегаром мне в лицо, одурело шаря глазами по безлюдной улице, ничего не замечая вокруг, говорит: «Остерегайтесь, учитель, мир полон трезвенниками». Он крепко пожимаем мне руку и уходит.
— Куда ты, Маурисио? — говорю я. — Тебе лучше полежать. Сегодня не самый подходящий день для развлечений.
— Для развлечений? Я только схожу на площадь узнать, что происходит.
Наш разговор прерывается появлением капитана и двух солдат. Все трое запрыгивают в джип. Беррио приветствует нас кивком жирной, бритой головы и, проходя мимо, не произносит ни слова.
— Ну, что я тебе говорил? — кричит мне издали Маурисио Рей.
Я никогда здесь прежде не бывал, в этой маленькой гостиной бразильца. Прохладная и тихая, с цветами, плетеными стульями и множеством диванных подушек, она располагает ко сну, думаю я, стоя на пороге и прислушиваясь к разговорам, но более всего я стараюсь впитать уютный воздух дома Жеральдины, этот запах, особый запах этого дома. До меня долетают слова доктора, чей-то всхлип, голоса нескольких женщин, отдаленное покашливание. Я сразу вижу, что Отилии в гостиной нет. Вхожу и здороваюсь с соседями. Ко мне подскакивает учитель Лесмес, несколько месяцев назад присланный на место директора школы, он тащит меня в сторону, как свою собственность, напустив на себя вид заговорщика, поскольку знает, что я тоже учитель и тоже когда-то занимался делами этой школы. «Прискорбно, — говорит он, не понимая, что не дает мне поздороваться с Жеральдиной. — Я приехал в Сан-Хосе ничего не делать, — восклицает он шепотом, — ни один ребенок не ходит в школу, да и как ходить? Перед школой воздвигли баррикаду, и, если начнется какая-нибудь заваруха, мы сразу же в нее попадем, самыми первыми».
— Разрешите, — говорю я и подхожу к Жеральдине.
— Я только что узнал, — говорю я. — Очень сочувствую, Жеральдина. Мы будем рады помочь всем, чем сможем.
— Спасибо, сеньор, — говорит она.
Глаза у нее опухли от слез, это другая Жеральдина, вся в черном, как Ортенсия Галиндо, но по-прежнему при ней, никуда не делись, ее коленки (думаю я, не в силах сбежать от самого себя), еще более округлые и ослепительные. Она держит голову довольно высоко, как будто подставляет шею кому-то или чему-то незримому, какому-то смертельному врагу или оружию. Ее лицо, совершенно убитое, кривится, зрачки лихорадочно блестят, она сжимает и разжимает кулаки.
— Сеньор, — говорит она мне, — Отилия спрашивала про вас. Она очень волновалась.
— Сейчас я пойду ее искать.
Но я не двигаюсь с места, Жеральдина продолжает на меня смотреть:
— Вы слышали, учитель? — она не может сдержать рыданий. — Мой сын, мои дети, их увели, этому нет Божьего прощения.
Доктор Ордус щупает ей пульс, говорит дежурную фразу о том, что она должна успокоиться, что всем нам нужна сильная, стойкая Жеральдина.
— Да разве вы знаете, что это такое? — восклицает она с неожиданной яростью, словно взбунтовавшись.
— Знаю, мы все знаем, — отвечает доктор и обводит нас взглядом. Мы, в свою очередь, смотрим друг на друга, и выходит, что мы не знаем, в глубине души мы без всякого стыда признаем, что не знаем, но здесь нет нашей вины, и это, похоже, мы знаем точно.
Жеральдина снова обращается ко мне:
— Учитель, он пришел с этими людьми среди ночи и увел детей, словно так и надо. Он увел детей молча, не сказав мне ни слова, как мертвец. Остальные держали его на мушке; наверно, они не дали бы ему заговорить, правда? поэтому он не смог мне ничего сказать. Я не хочу верить, что он молчал из трусости. Он сам взял детей за руки и увел. Мне остается только вспоминать и мучиться еще сильней, потому что дети спрашивали: «Куда нас ведут? Почему нас разбудили?». А он говорил: «Идемте, идемте, просто погуляем», — это он им говорил, а мне ни слова, как будто я не мать своему сыну. Они ушли, а меня оставили, сказали, чтобы я готовила выкуп. Они сказали, что свяжутся со мной, им хватило наглости смеяться. Они забрали их, учитель, и кто знает, на сколько, Господи, если бы мы успели уехать, не только из этого города, но из этой проклятой страны.