— Вы спрашивали про нее, — говорит он.
— Да, — говорю я.
Но про кого? и откапываю в глубине памяти: про Грасиэлиту, ведь в плен дети попали вдвоем.
Лицо мальчика каменеет; его неожиданное воспоминание застает нас с Жеральдиной врасплох, хотя не совсем понятно почему:
— Мы следили за бабочкой, — рассказывает он. — Она полетела назад или по кругу, мы перестали ее видеть, она исчезла. «Я проглотила бабочку, — сказала Грасиэлита, — мне кажется, я ее проглотила, вытащи ее», — так она сказала.
Изменившись в лице, перекошенная от страха, она изо всех сил разинула рот, зажала руками виски и вытаращила глаза от отвращения, открывая рот все шире и шире — огромную темную яму, где он заметил, как ему показалось, радужную бабочку, порхавшую на черном фоне и улетавшую все дальше и дальше вглубь. Он положил ей на язык два пальца и надавил. Ничего другого он не придумал.
«Ее там нет», — сказал я. «Значит, я ее проглотила», — закричала она. И хотела заплакать.
Ее губы потемнели от мельчайшей пыльцы с бабочкиных крыльев. И вдруг он заметил, что бабочка выпорхнула у нее из волос, покружила немного и взлетела над деревьями, в ясное небо.
«Вот она, бабочка, — закричал я, — она только задела тебя крыльями».
Она успела заметить улетающую бабочку. И осушила слезы. Со вздохом облегчения она еще раз убедилась, что бабочка улетает, постепенно тая, все дальше от нее. Только тогда они впервые переглянулись — они впервые начали по-настоящему замечать друг друга, в полной неволе. И посмеялись друг над другом; они играли и кувыркались в своем саду? щека к щеке, постоянно в обнимку, как будто уже никогда не разлучатся, а тем временем приближались люди, чтобы увести их с собой. Но он разглядывал свои пальцы, все еще влажные от языка Грасиэлиты.
— А Грасиэлита? — спрашивает Жеральдина сына, как будто, наконец, поняла, только сейчас осознала, что все это время думала только о сыне. — Почему ее не привезли?
— Она должна была приехать, и нас посадили на одну лошадь.
Теперь голос мальчика дрожит от страха и ярости:
— Подошел один из этих людей и сказал, что он дядя Грасиэлиты, и забрал ее. Он заставил ее слезть с лошади и увел.
— Только этого нам не хватало, — громко говорю я, — чтобы к нам пожаловала Грасиэлита в военной форме и принялась поливать свинцом, налево и направо, стрелять в людей, среди которых выросла.
Я смеюсь и не могу остановиться. Жеральдина смотрит на меня изумленно и укоризненно, потом берет сына за руку и уводит. Они исчезают в проломе ограды.
Я сижу и смеюсь, уткнувшись лицом в ладони, и не могу остановиться. От смеха у меня болят живот и сердце.
Четверг? Алькальд Фермин Перальта не может вернуться в Сан-Хосе. «Мне угрожают», — сообщил он, не уточняя кто именно. Достаточно знать, что ему по-прежнему угрожают, чего же больше? Недавно из города уехала к нему его семья. Теперь он руководит из Теруэля, более спокойного, чем усеянный минами, регулярно атакуемый Сан-Хосе.
Учитель Лесмес вернулся только для того, чтобы забрать свои вещи и попрощаться. Мы встретились с ним, шесть-семь горожан, в кафе у Чепе и сели за уличными столиками. С нами сидел Ану, в сторонке, но настороже, держа в руке стакан пива. Судя по всему, Лесмес забыл, что у нас с Чепе пропали жены.
— Вы слышали? — спросил он почти весело. — Похитили собаку. В Боготе.
Некоторые изумленно заулыбались — это шутка?
— Я видел в новостях, вы не видели? — спросил Лесмес, забыв, что у нас нет электричества и мы не можем смотреть телевизор и, наверно, поэтому чаще общаемся и целыми вечерами дружно молчим в кафе у Чепе.
— Они запросили три миллиона, — продолжал он. — Девочка из той семьи, хозяйка пса, в телевизионной программе плакала. Просила поменять собаку на себя.
Теперь уже никто не улыбался.
— А как звали собаку? — с неожиданным любопытством спросил Ану.